сквозь людскую толщу, прямиком на меня. Хотя нет – всего лишь в мою сторону, но уже от одного этого меня сковывает страх. Голову я держу опущенной, но бросаю взгляд на него, по-прежнему высматривающего меня. Люд впереди тесно сгрудился, крича хвалу за здравие Королю, который сейчас говорит или делает что-то, чего я не вижу и не слышу. Но Аеси смотрит сюда; смотрит с напряженной пристальностью, зная, что должен что-то узреть, но не видит. Понятно, что именно подстегивает его к этому действию: он способен считывать умы людей; видеть то, что они утаивают, и уже проникся ощущением своего всемогущества. И вдруг на улице, где все окна привычно распахнуты, он вдруг замечает, что одно из них заперто. Голос во мне шепчет: «Одумайся, девочка! При тебе нет даже ножа! А если бы и был, ты уже на много лет вперед привязана к детям, и все твои движения неуклюжи». Пригнув плечи, я наблюдаю за ним сквозь просветы в толпе. Свита Аеси пришипилась, выжидая, когда он нащупает точку своего внимания. Тут по толпе прокатывается рокот, в котором я улавливаю лишь концовку: «Слон-бык, слон-бык».

Слон-бык. Непонятно, что будет дальше, и нет никого, кто мог бы подсказать. Я забрела слишком далеко. Барабанщики замедляют ритм, но он становится глубже и громче, от него и от топота ног сотрясается дорога. Рокот перерастает в скандирование: «Слон! Бык! Слон! Бык!», и вот уже женщины и дети вопят, а мужчины хохочут. На дорогу с лихой необузданностью буйволов вырываются двое ряженых. «Слон-Бык!» – взрывается криком толпа. За ними выскакивают двое слуг, направляя и указывая, куда бежать; пару раз они падают поперек дороги, рискуя быть растоптанными.

Оба чучела щеголяют масками: грозные буйволиные рога, зубастые крокодильи морды и изогнутые клыки бородавочника, закрепленные на тканых тушах слоновьих размеров. Один слон-бык коричневый, в бело-красных кругах и бусах из раковин каури, другой в черно-желтом орнаменте из квадратов; оба с длинными пышными юбками, чтобы скрыть ноги бегущих внизу мужчин. Из-под юбок доносится грохот барабанов. В ответ грохочут барабанщики-юноши, а Аеси теряется из виду. Всё, что мне видно, это колыхание белых и красных одежд, пока оно снова не останавливается. Аеси поворачивается, но не затем, чтобы найти меня.

«Слон-Бык!» – ревут все. Слуга чучела сейчас посредине дороги, изображая дерзость и бесстрашие – дескать, бросайся, я тебя не боюсь! Чучело и в самом деле бросается. Слуга пытается отскочить, но оно сбивает его с ног, топчет и кидается на толпу. Люди думают, что это часть зрелища, пока чучело, на шаг отступив, не кидается снова, на этот раз сбивая женщину и мужчину с ребенком. Дети пронзительно визжат. Но люди всё еще думают, что это церемония.

Неподвижного слугу с дороги утаскивают двое барабанщиков. Второй слон-бык, о котором все подзабыли, врезается в толпу в другом месте, сминая беспомощного слугу, вставшего у него на пути. Чудище с размаха врезается прямо в женщину, она отлетает на мужчину, а тот на старика, который, падая, разбивает себе голову. Первое чучело срывается с парадного прохода и начинает лютовать среди барабанщиков, раскачиваясь с пьяной грузностью в толпе, пока не выбирается обратно на дорогу. Всё это по мою душу. Теперь люд уже разбегается. Второй слон-бык врезается в тот пятачок толпы, который только что покинула я. Причина ясна. Аеси. Обозримое пространство опасений у него не вызывает, но он пытается устранить неразличимое для него бельмо и того, кто в нем скрывается. Я спешу оборвать связь.

Второй раз случился до первого, но это я вспоминаю лишь задним числом. На донге, где я выходила биться под кличкой Безымянный. Тогда прямо перед моим поединком на дальнем, затемненном конце помоста возникла сумятица, которая привлекла не шумом, а как раз бесшумностью. Там начали подниматься и уходить какие-то люди – большинство в белом, но один, неразборчивый в свете факелов, мелькнул складками черно-красного плаща. На тот момент мой ум занимало, как я сейчас разделаюсь с тем аспидом, что три четверти луны домогался меня убить, специально пробиваясь на мой уровень. Что-то в злобной сладострастности его угроз – как он меня пронзит, намотает на руку кишки, разделает на части, продырявит до самых мозгов – вызывало раздумья: может, ему что-нибудь известно? В ту пору Кеме залеживался у меня в постели почти каждую ночь, а значит, я никак не могла выбраться на мою смертельную схватку – еще не хватало, чтобы Кеме увидел в ночь после боя мою окровавленную наготу. Я была настолько одержима предвкушением, как унижу того аспида – для него это было хуже чем погибель, – что лишь вскользь заметила взмах черно-красных крыл, без понятия, что там за птица. Но даже после этого минуло несколько лет, прежде чем я поняла, что это был он. Слух о том поединке должен был расползтись, несмотря на запретность самого зрелища; и Аеси, разумеется, был не единственным, кто прятался в сумраке. Интересно, что заставило его уйти так рано? Признал ли он меня в бойцовском облачении, или же его просто сдернули с места дела, и он вообще ничего не прочел?

Но если я не уловила его в тот первый раз, то спрашивается, сколько раз я вообще могла его проморгать – не заметить, не услышать, не учуять? Это меня бесит по двум причинам. Во-первых, я даю своей житейской кутерьме отвлекать меня от того, для чего я вообще вернулась в Фасиси. А во‑вторых, я сейчас так далека от королевской ограды, что Аеси насчет меня даже не беспокоится. Про тех, кто живет выше Тахи, здесь говорят: «У них глаз не видит, что там ниже по тропке». Я над этим не задумывалась, но может, и мои хлопоты таким же образом отвлекают меня? Тут на меня напускается голос: «Это кто же тебя отвлекает? Твои дети? Твои кровинки, твоя любовь? Твои обязанности жены?»

– Я ему не жена, – отвечает мой собственный голос, да так громко, чуть не на всю улицу.

Был и другой раз, не далее шести лун назад. Кваш Моки объявил о праздновании своего дня рождения – загодя, за шесть лун. Но ведь он Кваш Моки не только Великолепный, но и Щедрый, так что вход в королевскую ограду надлежало открыть всем подданным, дабы те могли приобщиться к празднеству под зрелища, пляски и угощения, – всем, но если только они при чинах, воинских званиях и проживают не севернее Тахи.

Я прошу Кеме взять с собой Йетунде, хотя как жена я куда видней.