Жили харадцы большими семейными подворьями. Сильные помогали слабым становиться сильными. Мудрые учили тех, чьи мысли плутали в поисках света. Зрелые передавали опыт юным. Обязанности между мужчинами и женщинами не делились, их образ жизни никак по большому счету не различался. Все, что должно было быть сделано в быту, делалось вместе. Если кому-то из семьи приходило в голову заниматься чем-то одним, ему, собственно, никто не мешал. Ведь каждый волен выбирать свой путь и определять, как провести и чем наполнить время своей жизни.

Всеобщее восхищение вызывали те, кто добивался на избранном пути мастерства. К этим людям приходили за советом. Если надо было рассудить спорный вопрос, тоже шли к ним.

Старших уважали за то, что видели и знали больше и способны были научить. Молодых – за силу и мужество. Самых младших – за способность любить и радоваться жизни искренне, с открытым сердцем. Детей – за то, что дарили всем тепло и счастье.

И не было большего горя, чем утратить уважение окружающих.

Кодекс чести был прост: он требовал жить по совести. Не относишься к другим так, как хочешь, чтобы они относились к тебе, – преступаешь закон. И от тебя отворачиваются все, даже свои.

И никто не хочет вести с тобой никаких дел. Все – ты изгнан, хотя границ еще вроде бы не пересекал. Ты изолирован, хотя не существует в Хараде тюрем.

И все из-за того, что, живя не по совести, ты становишься непонятен им. Они видят, что ты не говоришь на их языке, хотя одинаково звучат произносимые слова. И вновь вернуть все на круги своя – задача, которая под силу немногим. Возвратить себе имя, достойное уважения, все равно что вернуть доверие тех, кого предал.

Практически невозможно.

Возникавшие конфликты решались теми, кого непосредственно касались. Свою точку зрения нужно было защитить. И не только словами; порой, когда слова заканчивались, то и физической силой.

Умение защищать себя от всего и от всех считалось одним из главных обязательных умений. В Харадских горах оно было настолько же важно, насколько в море умение плавать.

Все вопросы, связанные с градостроительством, всевозможными рвами, насыпями, плотинами и прокладкой или расчисткой дорог, решались быстро и сообща. Из одной семьи уходил на такую работу для общественного блага каждый третий взрослый.

Работали бок о бок. Как и тогда, когда соседям требовалась помощь.

Если у кого-то сгорал дом, или не уродила земля, или нападали размножившиеся поблизости дикие звери – это становилось проблемой ближних. Помощь объяснялась вполне понятным фактором – те, у кого все было сейчас в порядке, страховались на случай возможных неудач в будущем. Они хотели, чтобы к ним тоже пришла помощь, как только будет в ней необходимость. Если ты не поможешь им сегодня, они не помогут тебе завтра.

Более того, помня твой поступок, не придут помогать и все остальные.

Единство нации было обусловлено стремлением к выживанию и благополучию всех вместе, а не одной семьи за счет всех остальных.

И никто в Хараде не был в силах понять непрекращающихся конфликтов и крохоборской возни, повсеместно распространенных ниже Предгорий.

Война из-за куска хлеба? Попытка присвоить себе то, что не было заработано или создано своими руками?

Как можно так себя не уважать!

– И все равно они считают убийство нормальным явлением.

– Это не норма, это последний довод. Крайний довод. К нему не прибегают с той легкостью, на которую ты намекаешь. – Монах привстал на стременах, вглядываясь в даль. Лес уже давно остался позади, как и километры пустынной дороги, тянущейся сквозь убранные нивы. Вечерело. – Кажется, я вижу огоньки. Вон там – видишь?

Берегиня, вглядевшись в указанном направлении, отрицательно покачала головой. Она продолжила прерванный разговор:

– Хорош же спор, в котором могут подобные доводы использоваться! К тому же так спорить у них умеют и женщины, и дети. И если дети действуют под влиянием старших, по глупости или из страха, то женщины… Как они-то могут?

– А ты считаешь, женщины способны на меньшее, чем мужчины?

У берегини удивленно взлетели брови.

– Женщины и мужчины изначально не равны. Что за бред? Конечно, есть вещи, на которые одни не способны, а другие очень даже.

– Странно, – пробормотал Листопад. – Мне казалось, что Светлое Братство, уже по своему названию, ратует за равноправие. Братство – а адептки сплошь женского пола. Как будто примеряете на себя роль мужчин.

Его последние слова поразили Оденсе настолько, что она приостановила лошадь, дернув ее за повод:

– Ты так говоришь, потому что никогда не встречал ни одного светлого брата?

– А они существуют? Думал, это миф. Вернее, что вы так называете ангельские сущности. Про самих ангелов в вашем веровании нет ни слова.

– А у вас только ангелы смерти в почете или я ошибаюсь? – попыталась съязвить девушка. – Конечно, светлые братья существуют. Их значительно меньше, чем нас, берегинь. У мальчиков наш дар проявляется реже. Может быть, потому что мальчиков изначально интересуют иные вещи, нежели то, чем мы занимаемся. Всякие травинки-букетики собирать… Какое уж тут равноправие?

– А в Хараде считают, что нет ничего невозможного. Что то, чего достиг один, другому тоже достичь весьма реально. И что у женщин шансов стать мастером в любом деле столько же, сколько и у мужчин.

– Ну раз уж там все равны, вероятно, мужчины там, помимо прочего, еще и рожают. Пока женщины охотятся и заготавливают дрова.

– Как ты любишь утрировать – невероятно просто! – Листопад снова вгляделся в даль. – Все же это огни… Там какое-то строение и, вероятно, живут люди. Попросимся на постой – лошади должны отдохнуть.

– И все же я права.

– Ты замечаешь, что мы все время спорим? Давай прекратим, это утомляет. – Листопад пришпорил лошадей, желая быстрее добраться до замаячившего впереди света. – Приедем в Харад, сама убедишься, чья правда – твоя или моя.

– Может, вообще тогда разговаривать перестанем? – нахохлилась девушка. – Помолчим до Харада, чего уж тут.

– Как хочешь. – Монах покосился на ее обиженную физиономию и в недоумении пожал плечами.

– Ну и прекрасно!

– Прекрасно.

Ночевали они в конюшне. Хозяин крошечной хатки, стоящей посреди поля, разделил с нежданными гостями ужин и предоставил для ночлега пристроенный к избушке сеновал. Жил он бобылем, и быт его был столь же непритязателен и неустроен, сколь беден. При виде молоденькой девушки сально блеснули глаза хозяина. Но этот взгляд он, впрочем, скрыл и запросил деньги за постой вперед.

– Что-то мне это совсем не нравится, – сказала Оденсе, устраиваясь на своей стороне сеновала.

Монах понял ее по-своему: