– Все так. – Прищур Листопада блеснул хитростью. – Только вот, делая добро кому-нибудь злому, чего больше ты приносишь в мир?

Оденсе молчала, обдумывая сказанные им слова.

– Если бы тебе пришлось выбирать – спасти того, кто развязал гонения на Светлое Братство, или оставить его, к примеру, истекать кровью?

Взгляд девушки убежал вдаль и затерялся между стволов деревьев.

– Ты бы могла спасти очень много жизней, убив… даже не убив, просто дав умереть естественной смертью одному мерзавцу.

– Тебе не кажется, что те, кто устроил гонения, руководствовались той же мыслью? Они гнали нас именно потому, что считали, что спасают в перспективе много-много жизней.

Теперь пришла очередь Листопада задумчиво замолчать. Потом Оденсе услышала:

– Кто-то решил, что тем самым спасет множество жизней. От смерти, от нравственного распада – не важно от чего. Кто-то один так решил. Вот только каждый, кто ратует за права и интересы пресловутого большинства, прежде всего печется о своих интересах. И пытается оберегать их руками большинства.

Еще немного помедлив, Листопад добавил:

– Странно, что ты так яро не хочешь ехать в Харад. Там как раз страшно не любят навязывать кому-то свою волю.

– Вот уж точно, они не навязывают – просто лишают жизни.

Листопад закатил глаза:

– Ну вот, опять! Ты же никого никогда не судишь! Ярлыки не клеишь – откуда тогда такая тяга клеймить Харад при каждом удобном случае? И ведь ничего толком о нем не знаешь!

Оденсе прищурила глаза, холодно глянув на монаха:

– Что-то я не пойму никак. Ты мне все доказать пытаешься, что харадцы не убийцы наемные, а ангелы с крыльями?

– Я пытаюсь доказать, что, во-первых, ты судишь о том, о чем понятия не имеешь. А во-вторых, ты – судишь, хотя утверждаешь, что этого не делаешь никогда, а значит, ты – не меньшая лицемерка, чем все остальные.

– Я не сужу его! Но я же имею право на собственное мнение – и я считаю это место истоком зла и ненависти. Иначе почему люди, приходящие оттуда, способны только на насилие? Страна оружия и убийц. Этого недостаточно? Что еще я должна знать о Хараде? То, что там великолепные закаты и воздух пахнет грозой?

– И это тоже. – Мужчина чуть тронул стременем бок замедлившей шаг лошади. – Но самое главное – о Хараде ходит много слухов. И далеко не всегда они правдивы.

– А не самое главное?

– Ты жертва стереотипов, Оденсе. Но не расстраивайся – таких, как ты, много. К тому же тебе это простительнее, чем остальным.

– Да что ты говоришь? И почему это?

– Ты слишком молода, а значит, суждения твои бывают резки и горячи. Плюс ко всему большую часть жизни провела практически в изоляции, а это способствует формированию выводов поверхностных и необъективных.

– Ага! – Оденсе тоже тронула стременем бок лошади, принуждая ее ускорить шаг. – Значит, я лицемерка, вспыльчивая и тупая. Мило. Стоило ли такую спасать?

– Это всего лишь значит, что ты привыкла делать выводы, основываясь на малом количестве информации.

Они довольно быстро ехали бок о бок, все дальше углубляясь в лес. Нахмурившаяся Оденсе ждала дальнейших словесных излияний собеседника. Но монах упорно молчал, в свою очередь ожидая реакции со стороны девушки.

В конце концов Оденсе не выдержала первой:

– Ну?

– Что – ну?

– Что с этим таинственным Харадом?

– Значит, все-таки интересно?

– Да! – рявкнула берегиня. – Я предпочитаю знать, в чем я не права.

– Тогда слушай и не перебивай.

– А ты расскажешь мне сказку, – с издевкой произнесла Оденсе.

– Просто – сказ. Сказ о ветре с Харадских гор.

Все люди на земле были родом из Харада. Так гласила легенда.

В горах на пушистой перине облаков качалась колыбель человечества. В ней появлялись дети – плоды любовного союза Солнца с Землей.

Еще в ней говорилось, что каждому рожденному в горах полагалась пара крыльев. Чтобы было удобнее добираться с вершины одной горы на другую. Или взмывать в небо, чтобы посидеть на крае облака. Крылья давали свободу.

Те, кто спускался с гор, сдавали свои крылья в небесную чистку, чтобы получить их обратно по возвращении обновленными и отражающими яркость солнечного диска.

Но те, кто не возвращался, навсегда теряли их. И исчезала даже память о возможности полета.

А так как пустоты природа не терпит, вместо крыльев возникало то, что больше подходило тому месту, куда попадали люди.

В потловских степях у них вырастали корни, толстенные, привязывающие к земле так крепко, словно потловчане боялись свалиться в космос, потеряв ее притяжение.

Люди, попавшие на берега вытянутого, похожего на глаз озера Латфор, обретали отражение его в своих сердцах. Они смотрели в чистую синь глубин так долго, что она становилась самым важным в жизни, и, желая сродниться с ней, начинали искать ее в себе самих.

На плоскогорье Княжграда, защищаясь от постоянных ветров, люди обрастали слоями раковин. Прятали внутрь свою сущность, глубже и глубже.

У оказавшихся в омываемом волнами Озерном крае души затянуло туманом.

Были еще и те, кто ушел дальше всех. Некоторые из них рассыпались по степям дробным жемчугом и превратились в кочевников перекати-поле, а иные не смогли остановиться – и упали за край. Но крыльев у них не было, и они падали все ниже, пока не затерялись навсегда.

Эта легенда глубоко засела в сознании целого народа. Тем, кто знал ее, не надо было объяснять, почему в Хараде так приветливо относятся к переселенцам. Чужестранцы были для местных словно вернувшиеся из многовекового путешествия братья.

И детей своих из высокогорных городов и деревень в большой мир отпускать не боялись. А чего бояться, если везде живут харадцы? Что ж с того, что большинство из них память о своих корнях потеряло, промеж них все же немало тех, кто голос крови все еще слышит.

Тех, кто приезжал в Харад в первый раз, все вокруг сбивало с толку. Проходил не год и не два, прежде чем переселенцы начинали разбираться в хитросплетениях отношений между людьми в высокогорном государстве.

Дело было в том, что самого государства, в его обычном понимании, как такового не существовало.

С незапамятных времен считалось, что граница страны проходит по подножию Харадских гор. Границу эту никто не охранял, вероятно, потому, что нарушить ее с целью вторжения никому из соседних государств в голову не приходило.

Не существовало разделения власти на законодательную и исполнительную, и тем не менее закон существовал – непреложный и жесткий. И соблюдался он неукоснительно. В местном обществе словно действовали невидимые рычаги, к которым в случае необходимости имел доступ каждый житель.