Конечно, приходилось общаться с теми, кто находился внутри Белого Дома. Из их рассказов складывалась картина, в целом совпадавшая с нашими представлениями. Видя, что массового антиправительственного протеста нет, депутаты начинали постепенно склоняться к компромиссам. Хасбулатов это замечал и старался на них давить, воодушевлять, стремясь не допустить массового дезертирства.

Но почти сразу мы зафиксировали и другую, чрезвычайно опасную тенденцию в настроениях и поведении обитателей Белого Дома. Хладнокровному, терпеливому и стратегически мыслящему Хасбулатову все труднее становилось влиять на впавшего в истерический раж Руцкого. И уж совсем неподконтрольно ему было военное крыло: генералы Ачалов, Варенников, Макашов (Баранников и Дунаев были на вторых ролях, их считали перебежчиками) и дорвавшиеся до хранившихся в Белом Доме запасов оружия боевики. Среди них выделялись члены «Союза офицеров» Терехова, члены РНЕ («Русское национальное единство») Баркашова, бойцы, добравшиеся из Приднестровья, и некие казаки, которых с прочими объединяло стремление «очистить Россию от жидов и масонов». Эти люди были наиболее авантюрно и преступно настроены, и от них следовало ожидать наибольших неприятностей.

Но мы прозевали момент резкой смены настроений полевых командиров, когда все эти баркашовцы, «союзофицерцы», рижские и вильнюсские омоновцы, приднестровцы, которых мирное развитие событий не устраивало, решили перейти к диверсионно-террористическим актам. Именно они пролили в Москве 23 сентября первую в этих событиях кровь.

Первой, еще бескровной диверсией стала вылазка штурмовиков во главе с Макашовым. 22 сентября они захватили резервный центр Комитета гражданской обороны, надеясь получить доступ к спецсвязи (в Белом Доме она была отключена). Обнаружив неработающую аппаратуру, мятежники удалились, несолоно хлебавши.

23 сентября в 17 часов у Горбатого моста, что рядом с Белым Домом, я встретился с Тереховым. Несмотря на пасмурную погоду и небольшой дождь, мы с Ю. С-вым пришли в пиджаках, специально расстегнув их, чтобы не нагнетать обстановку.

Нас окружила группа из восьми человек, включая Терехова, наставивших на нас автоматы.

— Стас, прикажите вашим людям отвести стволы. Нечаянно кто-нибудь выстрелит — ни вам, ни нам хорошо не будет, — сказал я.

Команда последовала, разговор можно было продолжить.

Я предложил взять трехчасовой мораторий на применение силы: мы даем друг другу слово, что в ближайшие три часа никто стрелять не будет. Через три часа встретимся и продлим еще на три часа. И так далее.

Терехов согласился и дал «честное слово офицера». В 20:00 снова подъехали, но Терехова не увидели, зато услышали, как с балкона Белого дома Анпилов кричит участникам постоянного митинга: «В эти минуты защитники Белого дома во главе с подполковником Тереховым штурмуют здание сил СНГ на Ленинградском проспекте!»

Стало ясно: белодомовцы пошли на то, чтобы начать в России новую гражданскую войну.

В этой вылазке тереховцы убили двоих: милиционера Свириденко и случайную свидетельницу событий. Вот тебе и «честное слово офицера»[228]. Так пролилась первая кровь. И вина за нее, за переход политической борьбы в кровавую бойню, лежит на наших противниках. А нас подвел наш политический опыт. В своей борьбе мы никогда не прибегали к насилию, видя в работниках МВД таких же граждан своей страны. А те, кто любят называть себя патриотами, легко принимают решение стрелять в земляков. Так было в 93-м, так случалось и потом. Не учли мы этого желания убивать, которое жило во многих, стоявших по другую сторону ограды. Почему-то именно те, кто любит называть себя «патриотами» и слывет таковыми в общественном мнении, бывают весьма охочи до пролития крови своих земляков и других людей во внутренних и внешних авантюрах.

С этого момента обстановка радикально изменилась. Ельцин потребовал сдачи всего имеющегося у белодомовцев оружия, кордон вокруг здания из символического стал полноценным.

Мне позвонил командующий 14-й гвардейской армией, дислоцированной в Приднестровье, генерал-майор Александр Лебедь. Мы были знакомы с августа 1991-го, с подавления путча ГКЧП. Летом 1992 года это знакомство возобновилось по неожиданному поводу. Лебедь попросил помочь с учебниками для школьников Приднестровья: «Скоро учебный год, а ребятам не по чему учиться». Мы посмеялись над тем, какими вопросами приходится заниматься командарму. Попросил прислать заявку и передал ее Лужкову. Мэр быстро организовал сбор необходимых учебных материалов, которые торжественно передали властям Приднестровья.

В этот раз повод куда серьезнее. Лебедь сообщил, что из Приднестровья в Москву на помощь Верховному Совету выехал почти в полном составе, со штатным вооружением, батальон «Днестр» и другие добровольцы. Промежуточная стоянка у них будет в городе Козельске Калужской области.

Не батальон, но около 70 человек в Козельске встретили и развернули, отняв оружие и предупредив о возможной ответственности.

Понимание, что события стремительно покатились к кровавой развязке, подтолкнуло к поискам каких-то контактов.

Одним из первых, ночью, приехал мой предшественник в должности начальника Московского управления Прилуков. Стращал всяческими бедами и уговаривал перейти на сторону «законного руководства России» — Хасбулатова, Руцкого. Было заметно, что он, будучи достаточно разумным человеком, понимал, что блефует. В конце концов, когда разговор пошел то ли по второму, то ли по третьему кругу, я предложил:

— Виталий Михайлович, давайте поспорим. Если вы выиграете, то все равно меня повесите, как обещает Руцкой. А если мы выиграем, вы мне ставите бутылку хорошего коньяка. Соглашайтесь — ставки явно в вашу пользу.

Коньяк Прилуков так и не поставил, но нужно отдать ему должное — про свое обязательство помнил и впоследствии всякий раз заводил о нем речь.

Затем — встреча в Конституционном суде. Приехали вместе с Лужковым. Председателя КС Зорькина мы считали фактическим членом команды Хасбулатова. Ходил слух, что Хасбулатов искушал его президентскими перспективами. Мы надеялись, что это всего лишь слух, и можно с помощью Зорькина повлиять на белодомовцев, устроить сбалансированное и мирное решение. Разговор был спокойный и конструктивный, хотя, конечно, с изрядным внутренним напряжением. Валерий Дмитриевич был настроен решительно: Указ № 1400 неконституционен. Да мы и не спорили.

Я обратил внимание на то, что по сути указ — не более чем решение о проведении досрочных выборов высших органов власти. Что выборы парламента проходили в стране, где действовала 6-я статья Конституции о руководящей роли КПСС, да и президента избирали еще в СССР. Что, безусловно, Указ № 1400 — нарушение буквы Конституции. Но и действия съезда, Верховного Совета и лично Хасбулатова в течение последних полутора лет, когда они забирали себе одно за другим высшие государственные полномочия, тоже нарушение Конституции, если не буквы, то духа новой России с устоявшимся представлением о необходимости разделения властей. Хотел было добавить, что и сама Конституция — дырявая, сформированная в процессе многократного перештопывания советско-коммунистического Основного закона, но вовремя осекся: не при главе КС говорить об этом. Предложил следующий вариант: КС выступает с заявлением о серьезном и длительном конституционном кризисе, обусловленном действиями обеих ветвей власти, призывает немедленно объявить