Когда же это наконец произошло, первыми словами Праматери были:

— Выходит, и не нужно нам ничего решать? Ты хочешь вернуться к людям и ничего не станешь требовать у богов?

— Что я могу требовать? — изумилась Джемма. — Даже если вы захотите лишить меня пробудившейся силы, я буду до конца жизни благодарна за то, что позволили отвести от близких опасность.

— Это не мы позволили, — улыбнулась Праматерь, — а взращенная тобой любовь. И ее никто не сможет у тебя отнять. Разве что ты сама снова захочешь променять ее на ненависть. Тогда и силу уйдет. Не может она всякой мерзостью подпитываться. Только самыми светлыми и искренними чувствами.

— Выходит, я и бездну сама на себя навлекла? — неожиданно поняла Джемма. — И зелье тут ни при чем?

— А это уж как ты сама захочешь думать, — уклонилась от прямого ответа богиня. — Скажу только, что управлять такой силой непросто. Этому надо учиться, иначе можно натворить таких дел, которые даже мы с детьми не разгребем.

Джемма вздохнула. Наверное, Праматерь ожидала, что она немедленно пообещает быть осторожной и не злоупотреблять силой, но Джемма такого слова дать не могла. Слишком хорошо себя знала и понимала, что в случае крайней нужды может и не удержаться.

— Это хорошо, что ты осознаешь всю опасность своих умений и ответственность за них, — одобрительно заметила богиня. — Значит, не станешь разбрасываться таким даром и использовать его в дурных целях.

— Я постараюсь, — послушно выдохнула Джемма. Праматерь кивнула.

— А еще постарайся никому о нем не рассказывать, — посоветовала она. — Потому что ты хоть и дракон, а совсем еще молоденькая девица, которую и так- то любой обидеть может, а уж узнав, что тебе стихии подвластны…

Джемма невольно поежилась. Да уж, ради обладания такой силой иные люди и против Энды не побоятся пойти. Тем более что его запрет на пленение на нее больше не распространялся, ведь Джемма уже не ребенок и через год-другой…

— А если я человеком стану? — выпалила она и тут же замялась в смущении — Ну… Я же… Если Эдрик…

— Пожертвуешь ради него крыльями? — словно бы удивилась Праматерь, и Джемма окончательно вспыхнула.

— Это не жертва! — отрезала она. — Если вы спросите об этом своего сына, искренним его ответ будет таким же!

— Тогда тебе нечего опасаться, — мягко отозвалась Праматерь. — Нужно лишь помнить, о чем мы с тобой говорили, и питать свою душу любовью.

Джемма улыбнулась: уже этот урок она усвоила. Успела сравнить, какова на вкус любовь и какова ненависть, и сделать однозначный выбор.

— Я очень надеюсь, что ваш сын однажды сумеет простить своей дочери то глупое тщеславие и поймет, сколько хорошо жить без этой изматывающий ненависти, — проговорила она. Праматерь ласково кивнула.

— Он давно простил, — сказала она, — иначе никогда не позволил бы перламутровому дракону обрести свое счастье. Это только люди думают, что боги жестоки и эгоистичны. А на самом деле для нас нет большей радости, чем видеть довольными своих детей. Даже когда те не желают слушать наших советов и норовят все сделать по-своему.

— Как я, — неловко хмыкнула Джемма.

— Как все вы, — уточнила Праматерь. — И как твой избранник, посылающий сейчас в наш адрес самые отъявленные проклятия.

— Эдрик? — не поверила Джемма и тут увидела, как пламя зеркального озерца сложилось в будто бы нарисованную ребенком картинку, где юноша с самоступом на одной ноге гладил по голове смутно напоминающего Джемму дракона с закрытыми глазами.

— Он уверен, что ты уже не вернешься, — объяснила Праматерь. — А у тебя еще есть выбор.

Какой там выбор, когда Джемма уже будто бы воочию представила себе эту сцену, прочувствовав всю боль и весь страх Эдрика, и услышала сбивчивые, перемежающиеся проклятиями, горячие признания, и ощутила, как сердце снова переполняется любовью и страстным желанием поскорее очутиться в его объятиях, утешить, объяснить, сказать самое главное…

И снова провалилась в ветряную воронку, на ходу меняя ипостась, чтобы по возвращении обхватить шею любимого человеческими руками, почувствовать его тепло человеческой кожей, взмахнуть девичьими ресницами и увидеть в ошеломленных темных глазах самые настоящие слезы.

— Розовые, — только и выдохнул Эдрик, явно не веря самому себе. А Джемма только притянула его ближе и шепнула в самое ухо:

— Я очень тебя люблю!..

— Пришивай!

В лице у Хедина не было ни кровинки, а голос просто рвался от мучительной боли, но это не мешало ему диктовать условия. Впрочем, возможно, близкое родство с доктором давало ему такое право, однако Ора на месте Эйнарда давно поставила бы племянника на место. В конце концов, он лучше Хедина знал правила оказания помощи и понимал, чем может грозить отступление от них. Это Эйнард и принялся объяснять упертому племяннику, которому Берге в схватке практически оторвал левую руку. Та держалась у плеча каким-то чудом, а Ора боялась лишний раз взглянуть на глубокую черную рану, которая могла стать для Хедина смертельной. Ора обезвредила драконий яд, но она не могла остановить кровь, срастить мышцы и восстановить кости. А приговор Эйнарда оказался слишком суров.

— Ты понимаешь, что можешь погибнуть? — пытался увещевать тот племянника.

— Если ткани не восстановятся, если начнется гангрена, — это верная смерть. Сейчас мы еще можем избежать неприятностей…

— Лучше сдохнуть, как мужчина, чем всю жизнь — калекой на шее! — отрезал Хедин, уже почти теряя сознание. — Если очнусь без руки, следующей будет моя голова!

— Это ребячество! — возмутился Эйнард. — Рука все равно уже не будет работать, а мы только подвергнем тебя опасности…

Но Хедин его уже не слышал. Не справившись с одолевшей болью и вызванной кровопотерей слабостью, он отрубился прямо на операционном столе, под который Эйнард приспособил длинный плоский камень, как будто нарочно оставленный богами посреди живописной поляны, где и разместился полевой госпиталь.

— Думаешь, правда будет чудить? — озадаченно спросил Эйнард у жены, уже приготовившей необходимые инструменты и укладывавшей на лицо Хедина пропитанную снотворным тряпицу.

— Кто его знает? — пожала плечами Беанна. В ее голосе не было и тени привычной насмешливости, лишь горькая сосредоточенность: слишком много горя им пришлось сегодня увидеть, и лишь Создатели ведали, сколько его будет еще. — Окажись на месте Хеда кто другой, я бы поддержала тебя. Но для таких, как они с отцом, смерть действительно может показаться желаннее, чем жизнь калекой. И пока еще он смирится…

— Этого я и боюсь, — признался Эйнард и, кажется, только сейчас заметил застывшую у выхода из палатки Ору. Принеся сюда раненого Хедина, она по просьбе Беанны сбегала за водой и теперь ждала, какое еще поручение даст ей доктор. Она догадывалась, что операция им с женой предстоит непростая, и хотела знать, может ли чем-то им помочь.