Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрей прислоняет пилу к козлам и берёт топор.
– Возьми в ящике. Я хлеб в неё заворачиваю.
– Пойдёт.
Эркин достал тряпку и убежал к колонке. Открыл воду. Быстро поднырнул под струю, прополоскал рот. Пить нельзя. Намочил и отжал тряпку и бегом обратно, пока не высохла.
– Держи. Иди в сарай, оботрись. Я прикрою.
Андрей взял тугой мокрый комок, оглядел пустынный двор и нырнул в сарай. Эркин перехватил топор, встал так, чтобы загородить собой вход. Всадил топор в чурбак, ударил о землю. Есть. Носком кроссовки подкатил к себе очередной чурбак. В темноте сарая кряхтел и как-то рычал от удовольствия Андрей. Эркин тихо засмеялся.
– Рубашку выжми.
– А то не знаю.
Андрей вышел, застегивая рубашку, довольный, смеющийся. Разложил тряпку на ящике. Пусть сохнет.
– Сходи, рот прополощи.
– Обойдусь. Это ты здорово придумал.
– Хорошее дерево колем. С сосной мы бы хлебнули, – смеется Эркин.
– Точно, в такую жару, да ещё со смолой возиться.
– Готово, закидываем.
– Есть.
– Пошли дальше.
– Смотри, как вымерли…
– Воскресенье, дрыхнут все.
– Ну да. А чего им? В церковь сходили, пожрали и спать. Я в церкви раз работал. Не здесь, а, – Андрей взмахом головы показывает куда-то в сторону. – Забыл, как называется.
– А делал-то чего?
– А то же. Дрова колол.
– В церкви топят? – удивился Эркин.
– Ты был хоть раз в церкви?
– А зачем? Рабу его хозяин – бог. Хозяева, я помню, ездили… Давай рассказывай, чего хотел.
– Ну. Так священник, пока я колол, все стоял и зудел. Что все наши беды оттого, что мы бога забыли.
Эркин тихо смеётся, подправляя пилу.
– Ты не ржи, – притворно сердится Андрей. – Ну, так вот. Что надо быть смиренным…
– Каким?
– Смиренным, чурбан. Тихим, скромным, не нагличать и о деньгах не думать. И работать. Тогда бог о тебе вспомнит…
– И добавит работы, – хохочет уже в голос Эркин. – И чего он к тебе привязался?
– А ему больше не к кому было. И я в армейском тогда был. Ну, рубашке. Он меня, видно, за дезертира принял. И все напирал на то, что убийство грех, но неповиновение грех больше.
– И вот за этим белые в церковь ходят? – отсмеялся Эркин.
– А фиг их знает, за чем. Понимаешь, он балаболил, ну… как заведённый. Я не слушаю, а ему и не надо. Стоит и зудит. Накормил, правда, честно. А так-то, я знаю, они каждое воскресенье в церковь ходят. Слушают.
– Работы там нет. Помнишь, ходили.
– Там свои слуги.
Солнце ещё высоко, но жар его становится мягче. Во дворе появляются люди. Опять высыпают дети, мужчины со стаканами рассаживаются на верандах.
– Забегали. Скоро обедать позовут.
– Ленч хорош был. Посмотрим, как с обедом.
– Посмотрим. Нам сколько, три сарая осталось?
Эркин быстро отступил на шаг, окинул взглядом груды чурбаков и брёвен.
– Два. У последнего много. И этот, третий.
– Видно, перед ним и есть будем.
– Посмотрим. Может, и сейчас.
– По моим часам, – Андрей хлопает себя по животу, – уже пора.
– По моим тоже, – смеется Эркин.
Андрей на секунду застывает с вскинутым над головой топором и насаженным на него чурбаком и, резко опуская вниз, шепчет.
– Уже забегали. На этом сарае идём.
– Давай. Как кончим, сами подойдут.
– Точно.
На этот раз их позвали в другой дом. На такую же пустую прибранную кухню. И опять всего по два. Два стакана с чем-то красным, две тарелки густого фасолевого супа, две тарелки с жареным мясом, картошкой и какой-то зеленью, два стакана, заполненных непонятной бело-розовой массой.
– Вот это да! С ума сойти, как кормят, – восхитился Андрей.
Всё расставлено так, что ошибиться в порядке нельзя.
– Будем жить, – улыбнулся Эркин.
Судя по всему, следовало начать с красного. Чуть подсоленная густая жидкость, на поверхности которой плавали зелёные листочки, что-то напоминала, вкус был приятен, но Эркин не мог вспомнить, что это. Андрей тоже пил как-то неуверенно. Допив, подцепил и отправил в рот прилипший к краю стакана листочек.
– И что это было?
– Пойди и спроси, – Эркин уже подвинул к себе тарелку с супом. – Травить нас не собираются. Чего ещё?
– Это конечно… Суп хороший.
– Угу. И мяса не пожалели.
Андрей все косился на бело-розовую массу с воткнутой в неё ложечкой. Это полагалось на конец обеда, но оторвать от нее взгляда он не мог. Может, поэтому и Эркин взялся за свой стакан так осторожно, будто ждал подвоха. Стакан был холодный, и масса тоже холодная и сладкая. На языке она сразу таяла, холодя рот и горло. После первой же ложки Андрей издал приглушенный стон и дёрнулся, испугав Эркина.
– Ты чего? Припадочный?! Стол перевернёшь.
– С ума сойти… Чтоб мне век свободы не видать… Ты знаешь, что это?
– Ну? – Эркин заинтересованно облизал ложку.
– Это же мороженое!
Эркин поперхнулся. Слышать он слышал, но ни разу не пробовал, даже не видел.
– Лечь не встать, с ума сойти!
– А я про что?
Андрей так выскребал стакан, что Эркин засмеялся.
– А ты его выверни. Наизнанку.
Андрей только поглядел бешено, но тут же улыбнулся.
– Помог бы вывернуть.
Забывшись, они говорили в полный голос.
– Вам понравилось?
Если бы их плетью сейчас вытянули, они бы так не удивились. Но в кухне они теперь были не одни. Когда и как она появилась, они, занятые обедом, не заметили, но в проёме маленькой незамеченной ими раньше двери стояла она, и за её спиной горела сильная лампа, отчего они различали только её силуэт и даже не могли бы с уверенностью сказать: белая она или нет. Андрей вскочил на ноги, но остался у стола, а Эркина отбросило к входной двери. А она, словно не заметив их смятения, продолжала.
– Я рада, что вам так понравилось. Я сама его делала. Вы так работали, что я решила вас угостить чем-то особенным, необычным, – у нее был мелодичный, очень красивый, но какой-то неживой голос.
– Да, мэм, спасибо, мэм, – невнятно пробормотал Андрей, пятясь к Эркину.
Она негромко переливчато засмеялась.
– А пили вы томатный сок. Но… но неужели вы никогда его не пробовали? Удивительно! Вы довольны обедом?
– Да, мэм, мы пойдём, мэм, – тихо сказал Эркин, нашаривая ручку двери.
– Я очень рада, – повторила она и совсем тихо, почти шёпотом сказала: – До свидания.
Эркину наконец удалось открыть дверь, и они выскочили во двор.
Только на третьем бревне Андрей смог высказаться.
– Ну не фига себе!
– Мгм, – не слишком вразумительно ответил Эркин.
– Нет, скажи, как подобралась. Ведь ничего не слышали. Или она там так и сидела с самого начала?
– А я откуда знаю?
– И