– Когда мы были молодыми, – произнесЭллиот, – твой отец и я, мы проводили много времени в Египте. Мы рылись вкнигах, исследовали гробницы, переводили старинные тексты. Мы день и ночьрыскали среди песков. Древний Египет! Он стал нашей музой, нашей религией. Мымечтали найти здесь некую тайну, некий секрет, который вывел бы нас из скучнойповседневности и безнадежности человеческого бытия. Правда ли, пирамиды хранятнераскрытую тайну? Правда ли, египтяне знали магический язык, который былпонятен самим богам? Какие еще нераскрытые гробницы спрятаны в этих холмах?Какая философия еще неизвестна людям? Какая алхимия? Или тайны создаютсявысокой культурой? Высокие знания и сами по себе являются тайной. Нам былострашно интересно, правда ли, что египтяне были такими мудрыми и загадочными,или это был самый обыкновенный грубый народ? Мы так и не узнали этого. Я исейчас ничего не понимаю. Знаю только, что мы искали. Это был поиск, страсть.Поиск – ты понимаешь меня?

Джулия молча смотрела на Эллиота. Какой онстарый! Какой печальный, обреченный у него взгляд! Он выбрался из кресла,подошел к ней и поцеловал в щеку. Так же изящно, как делал вообще все. И сноваДжулии в голову пришла странная мысль, которая часто посещала ее в прошлом. Онамогла бы влюбиться в него и выйти за него замуж – если бы не было Алекса иЭдит.

Если бы не было Рамзеса.

– Я боюсь за тебя, моя дорогая, –сказал Эллиот и ушел.

Ночь, одинокая безмолвная ночь. Лишь тихое эхоиграющей внизу музыки. Теперь крепкий, здоровый сон без сновидений казался ейнавсегда утраченной сладкой привилегией детства.

Светало. За огромной расплывчатой тенью отпирамид, за бесформенным сфинксом, широко раскинувшим на песке свои каменныелапы, простиралось бескрайнее розовое небо.

Слева виднелись туманные очертания отеля«Мэна-хаус». Кое-где в боковых комнатах еще горел слабый свет, но в отеле былотихо.

У самого горизонта ехал на верблюде одинокиймужчина в черном. Где-то далеко протяжно гудел паровоз.

Рамзес шел по песку. Холодный ветер развевалего балахон. Наконец он дошел до гигантского сфинкса и остановился междулапами, глядя на его разбитое каменное лицо, которое в древние времена былопокрыто слоем ослепительно белой извести и дышало прекрасным покоем.

– Ты все еще здесь, – прошепталРамзес на древнем языке, оглядывая руины.

Этим холодным ранним утром ему вспомнилось товремя, когда все казалось простым и понятным, когда он был храбрым царем,который взмахом меча или дубинки, не раздумывая, убивал своих врагов. Когда онубил жрицу в пещере, чтобы никто никогда не узнал великую тайну.

Тысячи раз он задавался вопросом: что было бы,если бы он не совершил этого тяжкого греха – не убил невинную колдунью, чейсмех до сих пор звучал в его ушах?

«Я не дурак, чтобы пить это».

Неужели он проклят именно из-за этого? Осужденна вечные странствия, как библейский Каин, отмеченный роковой печатью, навсегдаразъединившей его с человечеством.

Он не знал. Он знал только одно: невозможнобольше выносить это вечное одиночество. Он ошибся и будет ошибаться снова иснова. Теперь это ясно.

Что означала такая изоляция? Что каждаяпопытка вырваться из заколдованного круга окончится катастрофой?

Рамзес положил руку на грубую каменную лапусфинкса. Песок здесь мягкий и глубокий, ветер поднимает его, песчинкизабиваются под одежду и жестоко терзают глаза.

Он снова взглянул на изувеченное каменноелицо. Вспомнил, как когда-то совершал паломничество и подходил сюда впроцессии. Услышал флейту и барабан. Почувствовал запах благовоний и услышалритмичные песнопения.

Теперь он творил свою собственную молитву, нона том же древнем языке и в той же манере, которая была знакома ему с детства.

– Бог моего отца, моей земли! Посмотри наменя всепрощающим оком. Вразуми меня, научи, что мне делать, чтобы вернуться влоно природы. Или мне уйти отсюда всеми презираемым, плачущим, кричащим о том,что я уже вдоволь настранствовался? Я не бог. Я понятия не имею о том, чтотакое созидание. И что такое справедливость. Но кое-что я все-таки понимаю.Тот, кто создал всех нас, тоже не очень-то справедлив. А если и справедлив, тоего справедливость похожа на твою мудрость, о сфинкс. И это есть великая тайна.

Чем больше светлело, тем отчетливее и резчестановилась огромная тень отеля «Шеферд». Рамзес и Самир подходили к нему – двемолчаливые фигуры в балахонах.

Крытый черный фургон на четырех колесахподкатил к центральному входу. На асфальт сбросили туго перевязанные пачкигазет.

Пока мальчишки разбирали утреннюю почту, Самирбыстро вытащил газету из тугой пачки. Полез в карман за монеткой и кинул ееодному из мальчишек.

КРАЖА И УБИЙСТВО В МАГАЗИНЕ ОДЕЖДЫ!

Заглянув через плечо Самира, Рамзес тожепрочитал заголовок.

Мужчины молча переглянулись.

Потом они пошли прочь от спящего отеля – впоисках какого-нибудь кафе, где можно посидеть, подумать, узнать из газеты оновых преступлениях и прикинуть, что делать дальше.

Когда первые лучи солнца проникли сквозьтонкие занавеси, ее глаза были открыты. Какими прекрасными они казались ей –эти теплые руки божества, обнимающие и согревающие ее!

Ну и тупицы же эти греки! С чего они взяли,что кто-то вывозит солнце из-за горизонта на колеснице?

Ее предки знали: солнце – это бог Ра. Дающийжизнь, самый главный из всех богов. Без него другие боги немыслимы.

Солнце достигло зеркала – и дивный золотистыйсвет наполнил всю комнату, на мгновение ослепив Клеопатру. Она села в постели илегонько прикоснулась к плечу своего любовника, ощутив странную слабость. У неезакружилась голова.

– Рамзес! – прошептала она.

Теплый солнечный луч коснулся ее лица, тонкихчерных бровей и закрытых век. Она почувствовала его тепло на груди и напротянутой руке.

Покалывание, тепло, жаркое дыхание жизни.

Она встала с постели и неслышными шагамипрошла по ворсистому зеленому ковру. Мягче травы, он полностью заглушал еешаги.

Она остановилась у окна, глядя на площадь и наширокую серебристую ленту реки. Ладонью коснулась своей теплой щеки.

Какая-то живительная волна колыхнула все еетело. Словно ветер поднял волосы и оторвал их от шеи – горячий ветер пустыни,ворвавшийся в коридоры дворца, обдувающий ее со всех сторон, проникающийвнутрь.

Ее волосы зашелестели – словно кто-то водил поним расческой.