Он небо, и не будет дождя…», своим духовным зрением ясно увидел, что эта молитва вызывает должный отклик на Небесах.

На следующий день и в самом деле пошел дождь, и Бешт спросил этого еврея: «Что ты думал, читая именно этот стих — „…и затворит Он небо, и не будет дождя…“?».

«Я думал, что Он выжмет небо силой, и не будет дождя наверху, а весь дождь прольется внизу», — ответил в полном соответствии с тем, как переводится этот стих на арамейский язык. И это — одна из многих историй, показывающей, насколько важная правильная и сильная «кавана» во время молитвы.

Само «служение Творцу в радости» для Бешта означало и проведение молитв, особенно, праздничных на особом подъеме, с чувством радости и любви к Творцу. Именно об этом рассказывается в одной из историй, приводимых Агроном:

«Бааль-Шем-Тов, да послужат нам защитой его заслуги, приехал в один город перед праздником Рош ѓа-Шана. Спросил у горожан, кто в этом месте встает перед ковчегом на молитву в Дни трепета. Сказали ему: „Городской раввин“. Спросил Бааль-Шем-Тов, как тот обычно молится. Сказали ему: „Все покаянные молитвы Йом Кипура он поет на радостный лад“.

Послал за ним Бааль-Шем-Тов и спросил, отчего господин разукрашивает покаяния радостными напевами. Сказал ему раввин: „Раб, что убирает царский двор от отбросов, если любит он царя, то весел и в час, когда вычищает мусор со двора, и поет радостные напевы, ибо он ведь ублажает дух царя“. Сказал Бааль-Шем-Тов: „Да будет мой удел с вами!“».

Нельзя не вспомнить и другую прекрасную историю, раскрывающую пониманием Бештом силы молитвы, которую мы приведем в пересказе Эзры Ховкина:

«Йом Кипур, день Искупления, заканчивался. Уставшие от поста люди стали читать „Неила“, заключительную молитву этого дня. Багровое солнце запуталось между высокими тополями — еще немного, и спрячется совсем. Но рабби Исроэль, окруженный своими учениками, казалось, не замечал, что Йом Кипур уходит, что от него почти ничего не осталось… Он молился долго, с плачем и криком, как будто хотел одолеть какую-то преграду, и все не получалось…

Глядя на него, ученики тоже стали молиться с удвоенной силой, и дрожь их голосов передалась другим евреям, стоявшим под деревянными сводами синагоги. Волнение, как волна, перекатилась на женскую половину, где сразу поняли — пахнет бедой. И стены задрожали от женского плача.

Все повторяли одну фразу — и мудрецы, и простаки, и старые, и молодые:

— Аба, рахем на! Всевышний, Отец, смилуйся!

Был в синагоге вместе со всеми один паренек-пастушок, который знал о еврействе своем только то, что он еврей. В хедер его родные не посылали, а может, и не было у него родных. Университеты он проходил под открытым небом, наблюдая за повадками разной живности, которая находилась на его попечении. Он мастерски подражал блеянию овцы или мычанию коровы. Но больше всего любил пастушок крик петуха — за звонкость и заливистый задор.

Сейчас увидел он, что взрослые серьезные мужчины плачут, как дети малые, и зовут Отца. Разволновался пастушок, и вырвался у него крик из самой глубины сердца:

— Аба, рахем на! Ку-ка-ре-ку!!!

Народ обомлел. Мужчины вздрогнули, а женщины стали прикрывать детей платками и пробираться к выходу. А когда люди поняли, кто закукарекал, то принялись ругать парня и даже хотели вытолкать его из синагоги в шею. Но он крикнул со слезами:

— Я ведь тоже еврей!

Тут староста за него заступился, и его оставили.

А Бешт? Оказывается, он уже спешил закончить молитву, и ученики за ним следом. Лицо рабби Исроэля светилось. Волны веселья и спокойной радости разлились по всей синагоге.

Потом, оставшись наедине с учителем, ученики спросили рабби Исроэля о причине затянувшейся молитвы. Он рассказал им вот что. В Йом Кипур ему дано было узнать, что большой катерог — обвинитель — поднялся против одной еврейской общины, и ей грозит полное истребление — то ли от рук гайдамаков, то ли от другой нечисти.

Бешт стал молиться, чтобы отменить ужасный указ. Но тут поднялся обвинитель еще больше прежнего — уже против самого рабби Исроэля. Дело в том, что Баал-Шем-Тов советовал многим евреям селиться в деревнях и брать в аренду мельницу или корчму. Это было нужно для того, чтобы проникнуть в самую темень и глубь этого мира и очистить его соблюдением заповедей и простой молитвой. Обвинитель, однако же, утверждал, что, оказавшись на отшибе, евреи вообще позабудут о своем еврействе.

Бешт ничего не мог поделать с этим обвинением, поддержка учеников не помогала. И вдруг появился пастушок — как раз из таких, о которых твердил обвинитель, и сказал своим криком:

— Отец, я все помню! Ку-ка-ре-ку!

Тут железные засовы и преграды разлетелись в прах, молитвы евреев поднялись в недостижимую высь, пришел мир и спасение…»[264].

Есть и еще одна, похожая история: «у одного Б-гобоязненного еврея, живущего на отдаленном хуторе, был сын-пастушок, не умеющий даже читать молитвы. Однажды в Йом кипур отец привел этого мальчика в синагогу, в которой молился Бешт. Весь день ребенок молчал, сидя возле отца. Солнце уже клонилось к закату, но Бешт видел духовным взором, что, несмотря на горячие молитвы общины, Врата Небес оставались закрытыми. И вдруг, во время Неилы, последней молитвы этого святого дня, мальчик достал из кармана свою пастушью свирель и, растроганный мольбами и рыданиями окружающих его людей, заиграл ту незамысловатую мелодию, с помощью которой он привык созывать коров на лугу. Бешт увидел, что Небесные Врата растворились, пропуская внутрь все молитвы сыновей Израиля, — простая и наивная трель сыграла ту решающую роль, для которой не подходили все слова множества ученых и благочестивых людей»[265].

Обе истории, кстати, демонстрируют, что сила «каваны» для Бешта отнюдь не значила сосредоточенность на некой мысли или просьбе к Творцу. Точнее, такая — на уровне разума — «кавана», безусловно, лучше, чем механическое произнесение молитвы, но все же по своему уровню она куда ниже, чем «кавана» на уровне чувства, души, которую порой трудно сформулировать словами.

Это прекрасно иллюстрирует и рассказ о том, как однажды Бешт велел р. Вольфу-Зеэву Кицесу изучить каванот трубления в шофар на кануне праздника Рош — а-Шана. Р. Вольф-Зеэв старательно выучил и даже записал на бумаге необходимые каванот с тем, чтобы не ошибиться во время трубления, а затем засунул записку то ли в карман, то ли за пазуху.

Но, когда пришло время трубить в шофар, выяснилось, что бумажки с записями куда-то исчезли, а ничего из заученного р. Вольф-Зеэв не помнит. Это настолько расстроило