Бешт тем временем ушел ничего не заметив, а Великого Магида еще долго била сильная дрожь, казавшаяся невыносимой, и он вынужден был специально молить Творца, чтобы она прошла.

Сохранилось и немало рассказов о том, что молитва Бешта оказывала огромное влияние и на попадавших в поле ее действия животных. Пастухи, помнившие то время, когда он отшельничал в Карпатах, вспоминали, что, когда Бешт начинал молиться, овцы поднимались на задние ноги и стояли так, пока он не заканчивал молитву. Причем в эти минуты никакими силами невозможно было заставить их вернуться в естественное состояние.

Хасидские авторитеты объясняли это тем, что в момент молитвы Бешт не просто сам возносился в высшие небесные сферы, но и поднимал вместе с собой весь окружающий мир, как живую, так неживую природу.

В связи с этим становится понятна история, в которой однажды пошел Бешт направился в бейт мидраш и вдруг встал на пороге и сказал, что не может войти, потому что бейт мидраш уже полон Торы и молитвы, так что не осталось места, чтобы войти.

Эти слова, разумеется, поразили его учеников. «Разве может быть большая похвала дому молитвы, чем когда он полон Торы и молитвы?» — спросил они.

«Не может считаться достоинством, когда синагоги и бейт мидраши полны Торы и молитвы, потому как словеса, которые не идут от сердца и с угодным Б-гу устремлением, не могут подняться ввысь, и тогда этот дом заполняется ими от края и до края, так что и войти невозможно. И напротив: если молятся с истинным устремлением, идущим от сердца, то святые слова воспаряют ввысь, и ничего от них не остается внизу», — ответил Бешт.

* * *

Был ли Бешт во время молитвы вообще в состоянии замечать, что происходит вокруг него? Вероятно, иногда — да, а иногда нет, но когда ему удавалось добиться той силы каваны, к которой он стремился, то отключение от нашего материального мира было полным.

В связи с этим стоит вспомнить рассказ о том, когда уже после смерти Бешта кантор в Меджибоже однажды вдруг прервал молитву «Амида» посередине (что является скандальным нарушением еврейской литургии) и стал читать проповедь, и от него потребовали объяснений, тот ответил, что ничего не помнит. Ему не поверили, начался шум, но тут р. Якель сказал: «Я бы тоже не поверил этому, если бы не слышал про Бешта, который однажды упал возле святого ковчега, а потом ничего не помнил. Поэтому я верю, что и такое может случиться»[260].

В состоянии, в которое Бешт входил во время молитвы или даже только настраивая себя на нее, ему открывалось многое из того, что закрыто от глаз других людей, и потому со стороны некоторые его поступки могли выглядеть странно.

Так, обычно Бешт начинал утреннюю молитву на День Искупления едва ли не спозаранку, а тут вдруг задержался на несколько часов, а когда пришел в синагогу, то положил голову на пюпитр для книг, и несколько раз то поднимал, то опускал ее.

Наконец, он дал знак начать молитву, но когда кантор р. Давид приблизился к Ковчегу, Бешт закричал «Старый греховодник! Где тебя носит?!» — и стал честить его разными словами, так что перепуганный до смерти р. Давид подумал, что Бешт своим духовным зрением увидел на нем какую-то скверну. Он уже хотел отказаться от роли кантора и собирался уйти, как тут Бешт прикрикнул на него: «Останься!».

Трясясь от страха за то, что на нем есть какой-то неведомый ему грех, сокрушаясь по этому поводу всем сердцем, р. Давид приступил к молитве, но был в таком подавленном состоянии, что лишь стонал и плакал, но толком даже не понимал, что он говорит.

Уже по окончании молитвы р. Давид все еще со слезами на глазах подошел к Бешту и спросил: «Учитель, что за скверну ты во мне заметил?».

На что Бешт ответил, что он, упаси Б-г, не усмотрел в р. Давиде ничего дурного. Но когда ночью он настраивал себя на молитву, то увидел нечестивого ангела Самаэля, который перекрыл все дороги, по которым молитвы доходят до Творца, и готовящегося принять эти молитвы. Поэтому Бешт и задержался перед молитвой: он отнюдь не хотел, чтобы и она попала к Самаэлю.

Наконец, он высвободил тропку для молитвы, на которой Самаэль не мог поймать ее, но, чтобы быть уверенным в чистоте молитвы р. Давида, и в том, что в нее не заскочит ни одна посторонняя мысль, способная снова направить молитву к Самаэлю, Бешт и решил «сокрушить его сердце». Таким образом, его резкие слова по адресу р. Давида были ничем иным как настройкой его души перед молитвой, а как воспринимать его слова о Самаэля — как правду или аллегорию, это уже личное дело каждого.

Как мы уже рассказывали, накануне Дня Искупления 1757 года, когда по наущению франкистов епископ Микола Дембовский добился решения о сожжении Талмуда, Бешт в глубокой печали просидел весь день у себя дома, и если накануне прежних Судных дней благословлял всех жителей Меджибожа, то на этот раз благословил одного-двух и остановился.

Тем временем праздник приближался, Бешт направился в синагогу, произнес там проповедь, а затем вдруг припал к ковчегу и громко запричитал: «Ой, лихо нам! Хотят забрать у нас Тору! Не сможем мы и полдня прожить среди народов!».

В грозящей евреям беде Бешт обвинил раввинов-талмудистов, которые своим искажением самой сути иудаизма вызвали гнев как Всевышнего, так и великих душ мудрецов Мишны и Талмуда, собравшихся на суд. Затем, уже когда прочли молитву «Коль нидрей» («Все обеты»), открывающей молитвы Судного дня, Бешт сказал, что обвинение против евреев усиливается.

В таком напряженном настроении прошел весь Судный день, и перед «Неилой» — последней молитвой Судного дня — Бешт во время проповеди разрыдался в голос, прислонив голову к завесе ковчега, а затем дал указание начать молитву.

«Неилу» Бешт всегда вел сам, не заглядывая в молитвенник — кантор произносил очередной стих из молитвы, а Бешт громко повторял за ним. Но в тот момент, когда кантор дошел до слов «Открой нам врата», Бешт не повторил этот стих. Не сделал он этого и во второй, и в третий раз, после чего кантор замолчал, а в синагоге начало нарастать напряженное недоумение.

Дальше, думается, стоит пересказ в том виде, в каком она приводится в «Шивхей Бешт»:

«И стал тот (Бешт — П. Л.) страшно