Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда уже после окончания Дня Искупления жители Меджибожа пришли к Бешту, чтобы выразить свое почтение, он рассказал им о том путешествии в небесные сферы с целью отменить вынесенный приговор, с которым читатель уже познакомился в главе «Визионер».
Разумеется, легче всего сказать, что Бешт эту историю просто выдумал для того, чтобы произвести впечатление на своих легковерных поклонников. И нет сомнений, что она такое впечатление и в самом деле произвела. Ну как же: Бешт находится на короткой ноге с пророками и самим еще не явившимся Машиахом, а, согласно добавке к этому рассказу Магида из Чернобыля[262] р. Менахема-Нахума Тверского, в те самые ворота, которые в итоге вошел Бешт, вход разрешен только Машиаху — то есть основатель хасидизма находился почти на том же уровне. И, вне сомнения, подобные рассказы прибавляли ему сторонников.
Можно допустить и другое: в результате поста Судного дня и духовной экзальтации, в которую Бешт ввел себя во время молитвы, которая, напомним, проходит на фоне жесткого поста, ему это просто привиделось; все рассказанное — не более, чем плод его воображения.
Но даже если читатель решит, что это так (хотя автор не разделяет такой точки зрения) нельзя не обратить внимания на некоторые концептуальные моменты этой истории.
Прежде всего, она позволяет лучше понять взгляд Бешта и его последователей на молитву.
Как мы уже говорили, молитва в хасидизме — одно из главных средств «двейкута», и то, насколько она будет услышана и принята к сведению, зависит от ее искренности. Но в данном случае (как и в ряде других) Бешт раскрывает перед нами этот механизм — прежде, чем дойти до Престола Всевышнего, молитвы, словно птицы, должны суметь пролететь через различные высшие духовные миры («чертоги», «залы»). Сама способность таких птиц-молитв взмывать все выше и выше зависит от глубины веря молившегося и силы вложенной в них искренности, но даже самая сильная молитва может застрять в одном из «чертогов» из-за вольных или невольных грехов молящегося или происков «обвинителя — Сатаны».
Задача праведника-кабалиста заключается, таким образом, в том, чтобы, поднявшись в «чертоги» обнаружить то, что препятствует молитве, и ликвидировать это препятствие. Таким образом, для него каждая молитва — это духовное восхождение, путешествие в духовные миры, пусть не всегда и в самые высокие из них. Но когда та или иная опасность возникает, как в этой истории, для всего еврейского народа, то праведнику предстоит поистине колоссальная духовная работа для предотвращения наказания или хотя бы замены его на более легкое.
Безусловно, мистическое странствие, в которое отправляется праведник во время такой молитвы, требует не только умения вводить себя в определенное состояние (что само по себе связано с колоссальным духовным напряжением), но и умения преодолевать естественный страх, который любой человек ощущает при соприкосновении с тем, что обычно принято называть потусторонним — и не всякий готов к такой встрече.
Именно об этом повествует история, связанная с шурином Бешта р. Гершоном, который однажды обратил внимание, что Бешт неимоверно затягивает минху (послеполуденную молитву) накануне субботы. Р. Гершон уже успел закончить молитву, прочесть недельный раздел Торы на иврите и арамейском, затем прилечь, а Бешт все еще продолжал молиться, им закончил только перед выходом звезд, то есть когда уже наступило время чтения вечерней молитвы.
Во время вечерней трапезы, когда Бешт сидел в окружении учеников, р. Гершон спросил его, почему он так долго молился — он, дескать, тоже молился по тому же молитвеннику Ари и с большой «каваной», но при этом еще многое успел, даже вздремнуть, а Бешт «все стоял и содрогался».
Бешт в ответ усмехнулся, но ничего не ответил. Когда же р. Гершон повторил вопрос, Бешт объяснил:
— Как только я добираюсь до слов «воскрешающий мертвых», я направляю свои помыслы к слиянию миров, и тут же тысячи тысяч душ умерших слетаются ко мне, и мне приходится узнавать от каждого, почему он отторгнут от своего места в высших мирах и молиться за него, чтобы поднять душу вверх. Начинаю я обычно с душ самых выдающихся людей, но душ так много, что если бы я хотел поднять все, то мне надо было молиться неотрывно три года. Но когда я слышу возглас «Освящен! Освящен!», то это значит, что больше нельзя исправлять души, и заканчиваю молитву.
Видимо, это происходило еще в тот период, когда р. Гершон, еще не осознал до конца величие и мощь шурина, а потому с издевкой спросил: «Почему же эти души не приходят ко мне?!».
В ответ Бешт предложил родственнику задержаться у него на неделю, пообещав научить, как устремлять во время молитвы свои помыслы, чтобы и ему являлись души умерших.
Через неделю в канун субботы Бешт прочел кадиш, но не стал торопиться с началом молитвы, предвидя, какое впечатление произведет на психику р. Гершона переход через границу между мирами. И действительно: когда р. Гершон дошел до слов «воскрешающий мертвых» и настроил свои мысли так, как научил его Бешт, к нему стали со всех сторон слетаться души умерших, и от этого зрелища он оцепенел и потерял сознание.
Бешт поспешил привести его в чувство и отправил домой, а за субботней трапезой прилюдно спросил: «Отчего это ты потерял сознание?».
«Лишь направил я помыслы, как мертвые стали валить ко мне словно стадо!».
«Ну вот, дали ему пинка, чтобы не насмехался надо мной!» — сказал Бешт ученикам.
Но, разумеется, Бешт заступался в своих молитвах не только за мертвых, но и за живых, веря, что искренняя молитва одного еврея в защиту другого может изменить, а то и полностью отменить суровый приговор Небесного суда. И, понятное дело, чем с большей «каваной» идет такая молитва, чем выше духовный уровень молящегося, тем большей будет и ее сила. И что уж говорить о случае, когда это была молитва самого Бешта!
Мы уже привели выше немало историй о силе его молитвы, но все же добавим еще несколько.
Рассказывают, что как-то на