— Ей-Б-гу, именно ее я и буду есть! — ответил Бешт.

— Но ведь она трефная! — пояснил р. Барух.

— Но эта корова просит меня, чтобы я ее поел! Скажи, с чего ты взял, что она — трефная? — вопросил Бешт.

Так как ответа на последний вопрос у р. Баруха не было, то он послал за резником. Тот объяснил, почему он счел эту корову трефной, на что Бешт заметил: «По этому поводу есть разные мнения. Некоторые говорят, что корова с таким изъяном кошерна, некоторые считают, что трефная. Так что разрубите-ка быстренько мясо и делайте жаркое!».

Заметив, что ученики с тревогой наблюдают за этой сценой и сомневаются в правильности принятого им решения, Бешт велел послать вопрос о том, кашерно ли в данном случае мясо или трефное, к известному галахическому авторитету р. Шмуэлю, и попросить, чтобы он дал ответ как можно быстрее — прежде, чем мясо зажарится.

Посланный в Полонное гонец сумел и в самом деле управиться за пару часов, и привез ответ от р. Шмуэля, что корова кашерна. После этого Бешт отстранил резника от должности и не стал искать для него другого источника пропитания.

Эта история крайне важна для понимания личности Бешта. Дело в том, что при осмотре туши забитого животного часто выявляются те или иные дефекты, по поводу которых существуют разные мнения: те, кто трактует законы кашрута в пользу устрожения, объявляют такое мясо некошерным, тот, кто в сторону облегчения — кошерным. Но корова в те времена стоила огромные деньги, и объявление ее мяса трефным в том случае, когда его можно было признать кошерным, наносило огромный ущерб и мясникам, и хозяевам коров, нередко считавшим каждый грош.

Безусловно, Бешт настаивал на том, чтобы мясо, продававшееся в еврейских лавках, было строго проверено на кошерность, и это отчетливо видно из первого рассказа про резника. Но второй рассказ свидетельствует о том, что Бешт был категорически против и чрезмерного устрожения, также, по сути, нередко вводящего в заблуждение и наносящего ущерб людям.

Есть и еще один аспект этой истории. В том, что Бешт слышал, как забитая корова умоляет его съесть ее ничего удивительного с хасидской точки зрения нет. Подобные «просьбы» впоследствии слышали от освежеванной туши и другие хасидские цадики: ведь, становясь пищей для человека, ментальная сущность животного как бы поднимается до уровня человеческой души, а если это мясо вкушает праведник, то это для нее просто немыслимый взлет вверх.

В одной из историй к Бешту приходит Свыше «информация» о том, что резник в Бучаче принадлежит к тайным последователям секты Шабтая Цви, и после того, как он показал раввину нож, ударил по нему кувалдой, и таким образом все мясо, которое едят люди этого городка, является некошерным. Бешт немедленно известил об этом раввина Бучача, тот произвел расследование, и выяснилось, что Бешт прав. Но, как уже говорилось, правота Бешта в таких вопросах одновременно приводила и к чисто прагматическому результату: резник-хасид начинал где исподволь, а где открыто пропагандировать хасидизм на новом месте работы и жительства.

В то же время Бешт никогда не выступал с напрасными обвинениями, и, если он своим духовным взором видел, что резник — человек благочестивый, и то, что он объявил кошерным, действительно кошерно, то уже не задавал лишних вопросов.

Так однажды, будучи в Староконстантинове, Бешт велел перед забоем курицы позвать к нему резника, чтобы тот показал ему нож. Однако резник задерживался, и не дождавшись его, Бешт встал на молитву. Тем временем резник появился, сказал, что торопится и попросил разрешения зарезать птиц.

Когда Бешт вернулся с молитвы и узнал, что резник уже сделал свое дело, он лишь взглянул на забитых куриц и сказал, что они вполне кошерны, и он будет их есть[270]. Но у сопровождавшего его в той поездке р. Давида Пуркеса такого духовного зрения не было, и потому, не видя своими глазами, как был произведен забой, отказался на трапезе от курицы.

Известны и случаи, когда Бешт подвергал сомнению компетентность и чистоплотность резника, даже не встречаясь с ним — на основе услышанного им «голоса», или, как сказали бы сейчас, пришедшей Свыше информации.

В одной из таких историй р. Яаков-Йосеф из Полонного, находясь в неком местечке, зазвал к себе раввина этого местечка и рассказал, что недавно видел Бешта, и тот почему-то несколько раз с недовольством упомянул резника местечка, хотя прямо никаких обвинений в его адрес не предъявлял, но посоветовал поймать его на чем-нибудь.

Раввин местечка уже давно подозревал, что резник не совсем чисто ведет дела; иногда выдает кошерное за трефное, и наоборот, но, будучи деликатным человеком, не хотел, чтобы его обвинили, что он у кого-то отбирает заработок. Но после слов Бешта был собран суд, который допросил мясника и после показаний последнего резника решили отстранить от должности, а на его место почти наверняка пришел ставленник Бешта.

* * *

Вне сомнения, одним из факторов, приближавших к Бешту как почтенных талмудистов, так и простых евреев было поражающая всех, кому это довелось услышать, гигантская проникновенная сила его молитвы.

Так, в отличие от истории, приводимой Эли Визелем, «Шивхей Бешт» приводят иную версию вступления р. Яакова-Йосефа их Полонного в число приверженцев Бешта.

По этой версии, р. Яаков-Йосеф, будучи главой суда в Шаргороде, уже давно интересовался учением Бешта, но опасался каким-либо образом этот интерес проявлять, поскольку еще не выработал какого-либо определенного мнению о хасидизме. Узнав, что Бешт направляется в Могилев, он решил съездить туда, чтобы его послушать — в надежде, что никто об этом не узнает.

В Могилев р. Яаков-Йосеф приехал в пятницу рано утром, успев появиться у синагоги еще до начала утренней молитвы, и увидел у дверей Бешта, который, по-своему обыкновению, стоял и курил трубку. Судя по всему, р. Яаков-Йосеф был из числа противников курения, поскольку само это зрелище неприятно поразило его.

Но затем началась молитва, которую вел Бешт, и р. Яаков-Йосеф, по его собственному признанию, забыл обо всем на свете. По его словам, подобную по силе искренности молитву он слышал впервые в жизни и во время нее «плакал так сильно, как ни плакал никогда в жизни».

После этого он собрался поехать к Бешту в Меджибож, но тут ему сказали, что Ребе уехал в Землю Израиля, и р. Яаков-Йосеф по этому поводу очень огорчился и пребывал в кручине вплоть до возвращения Бешта из его несостоявшегося паломничества. А узнав, что тот вернулся, тут