– Здорово, – сказал я сквозь зевок.

– Что ты затеял?

– Ничего.

– А почему не едешь?

– Куда?

– Да к Иванову же!

– Я же не знаю, где живет Иванов, – сказал я,проснувшись окончательно.

– Ну что ты чепуху мелешь? Зачем ты его вызывал?

– Никуда я его не вызывал, – сказал я. – В чемдело?

– Десять минут назад мне звонил Иванов, – сказал онбыстро. – И говорил, что ты назначил ему встречу за городом у поворота надачи, но тебя все нет, а телефон твой не отвечает.

– Ер-рунда, – сказал я, вернулся в комнату и поднялтрубку. Телефон молчал, гудков не было…

…Я миновал щит с двойным напутствием «Добро пожаловать.Счастливого пути». – Смотря с какой стороны ехать. Я ехал из города, и мнежелали счастливого пути. Я прибавил газу, теперь я уже не сомневался, чтоИванова выманили в это уединенное место, именно выманили, и если учесть, чтокое для кого он представлял нешуточную угрозу, а уединенные места всегда былисопряжены с нехорошими делами, а Иванова кое-кто всерьез ненавидел… Но неужелиэто возможно? Возможно такое?

Оставалось уповать на неизвестные нам законы Сообщества. Нокроме «филантропов», вынужденных их соблюдать, существовал еще Горчаков, неподписывавший никаких конвенций и не подпадавший под юрисдикцию заоблачныхзаконов. Я знал о нем мало, но чувствовал, что этот человек пойдет на все,защищая то, что считает своими идеалами, вопрос только в том, на какие методыон решится, что окажется у него в руках…

Дорогу разделял барьер – узкая полоса зеленой травки,стиснутая ноздреватыми бетонными поребриками. Издали я увидел светлый плащ.Иванов прохаживался на противоположной стороне, возле серого короба автобуснойостановки, разрисованного нравоучительными картинками на темы безопасности движенияс Волком и Зайцем в главных ролях. Я затормозил, выскочил из машины и побежална ту сторону. Иванов увидел меня, приветственно взмахнул рукой. Отчаяннозаскрипели тормоза, рядом встала бежевая «Волга»; опущенное стекло правойпередней дверцы, долгая, оглушительная автоматная очередь, душный запах порохаи жесткое, застывшее лицо Горчакова над стволом.

Шевельнуться я не мог и успел подумать, что настала мояочередь, а еще – что это глупо, обидно и рано.

Мотор взревел, «Волга» унеслась в город. Я встал на коленирядом с Ивановым и попытался поднять его за плечи. Жутко на него смотреть,кровь была везде, но он еще жил, смотрел сквозь меня, не видя, и что-то громкоговорил на незнакомом языке. На шоссе было тихо и пусто.

Мне наконец удалось его приподнять, он был страшно тяжелый.

– Иванов! – закричал я ему в лицо. Он увидел меня, и ячувствовал, какие страшные усилия он прилагает, чтобы смотреть на меняосмысленно, сказать что-то сквозь красную пену на губах.

– Бор-ря… – выговорил он. По моим ладоням ползла горячаякровь. – Третий, ты третий, по тебе… те уже… по тебе… гласность… толькотак…

Его лицо застыло, и кровь хлынула на подбородок. Я понял,что это конец, осторожно, как будто нужна еще была осторожность, опустил его набетон, подставив ладонь, чтобы не ударилась голова. Случилось странное – словнона секунды открыли дверь в иной мир. Я услышал переливчатые звуки, чьи-тоголоса – сердитые, печальные, чей-то плач, чьи-то яростные возгласы. Я понял, очем говорят, хотя не разобрал ни слова.

Кто-то сказал: «Мерзавцы!» Кто-то осторожный поторопилсянапомнить: «Я же говорил, не так нужно было все иначе…» А кто-то просто плакал,потому что из всех звездных Ивановых этот был единственным…

Иванова не стало. Кровь на бетоне и у меня на рукахосталась, а его не было, его забрали, и дверь в иной мир захлопнулась. Неужелинавсегда?

Я поднялся с колен и сел на ободранную скамейку. Мимопромчался КамАЗ помидорного цвета, без натуги тащивший двадцатитонный красныйконтейнер с иностранной маркировкой. Придорожный мусор закружился в крохотномсмерче и улегся до следующей машины.

Заявить? Милиции, полиции и разведки всего мира, сколько ихни есть, вся их новейшая техника и громадный опыт не смогли бы доказать, чтоГорчаков – убийца. Убитого им человека никто никогда не найдет, да и человекаэтого словно бы не было. Автомат тоже скорее всего находится в недоступном дляземлян месте. Просто и незамысловато: человек жил – человек умер, убит, иубийца вне досягаемости писаных законов. Убрать Иванова сами «филантропы» немогли, запрещали законы Сообщества. Другое дело – Горчаков, ему можно по егопросьбе выдать автомат в удовлетворение его потребностей, и никто не обязанследить, что он с автоматом станет делать. Ни к чему не придерешься…

– И долго вы собираетесь так сидеть? – раздался надмоим ухом знакомый голос.

Я не заметил, как он вернулся, но знал, что мне делать. Ноон опередил. Когда я смог разогнуться, борясь с затухающей волной боли,Горчаков стоял, небрежно массируя ладонь.

– Ну, успокоились?

– Пошел вон, сволочь! – сказал я.

– Зря, – сказал он. – Успокойтесь. Поймите, этобыло необходимо. Один человек стоял на пути к счастью миллионов. Цельоправдывала средства. Мне было тяжело, меня тошнило потом…

– Вы мерзавец, – сказал я. – И что страшнее всего– вы действуете по убеждению. Будь вы платным ландскнехтом, все было бы проще ипонятнее…

– Хорошо, что вы не считаете меня вульгарным убийцей. Этоуже шаг к пониманию.

– Наоборот.

– Нет, – сказал он. – Пройдет совсем немноговремени, и вы простите мне эту автоматную очередь. Когда не станет голода,ядерных ракет и балансирования на грани.

– Горчаков, – сказал я. – Может, никакой вы нерадетель нищих арабов и голодных китайцев? Может, вы, просто-напросто до ужасабоитесь ядерной войны?

– Вовсе не из-за страха перед бомбой. Просто вы никак неможете согласиться с тем, что я искренне верю в свою правоту.

– Что бы там ни было, я против вас.

– Господи! – крикнул он. – Ну почему они выбраливас, юнца, не нюхавшего жизни… Если бы вы прошли войну, как Назар, илиголодали, как я в детстве…

– Я не верю, что цель оправдывает средства, – сказаля. – Так нельзя. До этих выстрелов я еще мог бы уважать вас…

Я обошел его, как столб, сел в машину и поехал домой,соблюдая правила уличного движения. Дома, как и ожидал, Жанна лежала на диванес книжкой из белоконевской библиотеки. Она увидела мой испачканный кровьюкостюм и ахнула.

– Спокойно, – сказал я. – Отложи-ка книгу ипоговорим о серьезных вещах. Ты говорила, что остаешься при любом исходеэксперимента? Так вот, эксперимент кончился. Ничего этого, – я показал наокружающую роскошь, – больше не будет.

– Как?