– Какова цель эксперимента? – задал я вопрос, которыйследовало задать раньше.

– Подготовка к их коронному номеру, который они собираютсяпроделать с вашей планетой: дать каждому то, что они дали вам троим.

– А потом?

– Ничего. Они и не собираются вступать в какие-либоконтакты. Уничтожат ваше оружие, сделают невозможным его дальнейшеепроизводство, осыплют планету изобилием и вернутся к себе.

– Но ведь это ваши идейные противники! Вы не собираетесьвмешиваться?

Лицо Иванова стало грустным и каким-то беспомощным:

– Вот этого мы как раз и не можем. Существует Сообщество иего законы. По законам Сообщества мы можем вмешаться. Вернее не мы лично, япросто историк. Служба Безопасности обязана вмешаться, но только в случаевоенной агрессии против вас или иного применения силы. – Он грустноулыбнулся. – Говоря откровенно, какими бы ни были входящие в составСодружества цивилизации, ни одна из них не станет применять силу против какойбы то ни было другой. Говоря совсем откровенно, законы Сообщества несколькоустарели, но изменить их, как вы понимаете… С маху такое не делается, а«филантропы» назубок знают законы. Никакого применения силы, с неба свалятсядары, опустеют арсеналы, и только. Я не имею права даже высказать своисоображения.

– Ну, а все-таки?

– Не могу. Мне не нужно было приходить.

– Кто же Жанна? – спросил Белоконь.

– Человек, разумеется. Такая же, как и ваши женщины, только…

– А почему она?

– Бросьте вы, – сказал Иванов. – Что толкукопаться в третьестепенных проблемах? Думайте о главном.

У меня создалось впечатление, что его невозмутимость –маска, а на самом деле ему страшно хотелось побеседовать с нами о многихсерьезных вещах. По тому, как он говорил, как держался, видно было, что еговолнуем и мы сами, и наши проблемы, и готовящаяся акция. Что позиция стороннегонаблюдателя противна ему, угнетает, и он охотно послал бы к чертям все запретыи полез в драку, но законы заставляли его молчать и держать руки в карманах. Язавидовал ему и жалел в то же время. Конечно, вряд ли они жили скучно, но онижили под безопасным небом, а нам еще предстояло только сворачивать горы. Илиуже нет?

– Хоть что-то вы собираетесь делать? – спросилБелоконь.

– Создалась такая ситуация, когда ни вы, ни я не можемничего сделать. Впрочем, вы можете решать, и это будет равносильно тому, какесли бы вы что-то сделали. Решать. – Он посмотрел мне в глаза. –Решать. Ну, я пошел. Мне и приходить-то не следовало…

Он уходил к автобусной остановке, ловко лавируя средиобломков бетона, мы смотрели из окна ему вслед. У него была быстрая,размашистая походка человека, знающего, что впереди много незаконченных дел.Наконец он скрылся из виду, завернул за дом с гастрономом. Мы взглянули друг надруга, и я поразился белоконевскому лицу – совсем чужое оно было, злое,потерянное и отсвечивало словно бы пожаром, таким я его впервые видел.

– Толстовцы… – сказал он и разразился бранью. –3-законопослушные…

И началось извержение вулкана. Сначала он долго поносилвсех, кого только можно было, – меня за то, что это случилось со мной,себя за то, что он оказался причастным к этому делу, Иванова и его коллег заинтеллигентскую мягкотелость, «филантропов» за их коварные планы, нашивооруженные силы за то, что они не смогут ничему помешать. Потом он немногоуспокоился и стал рычать о черных перспективах. Я только слушал.

– Вот она, инопланетная агрессия, – рычал он, метаясьпо комнате. – Всякие писаки малевали картины одна страшнее другой –летучие осьминоги, испепеляющие лазерами города, гигантские радиоактивныемуравьи, лопающие всех подряд, бездушные альтаирские роботы, сметающие все насвоем пути, чудовища огненные, мохнатые, десятирукие, стоногие, аморфные,невидимые, рев, вой, хруст костей, бегущие толпы. Пляшущие на развалинахНью-Йорка огнедышащие жабы, железный истукан, насилующий кинозвезду у обломковЭйфелевой башни, Годзилла – весь этот хлам, который у нас не переводят, по томучто это макулатура. Все эти ужасы, рассчитанные на тамошнего читателя,неприхотливого и закомплексованного… А оказалось, что ничего этого не будет. Небудет агрессоров устрашающего облика, бегущих толп, пылающих городов, огненныхлучей, ядовитых газов, хаоса, ужаса и паники. Не будет никакой войны, пришельцыне только не станут воевать сами, но и нас отучат навсегда от войн. Но движениечеловечества вперед будет остановлено – не пулями и газом, а тотальнымизобилием, лимузином у каждой двери, золотом в каждом кармане, бриллиантом вкаждом ухе, цветным экраном метр на метр в каждом красном углу. Этимпреждевременным изобилием… Лучшие умы человечества никогда не отрицалиматериального благополучия, – рычал он, терзая буйную шевелюру. –Общественные писсуары из золота, бриллиантовые детские кубики – да, в будущемэто должно стать нормой. Но всему свое время. То изобилие, что жалуют нам сосвоего плеча пришельцы сейчас, в середине восьмидесятых годов двадцатого века,не нужно. Рано, преждевременно. Да, среди четырех с лишним миллиардов землянмного борцов, но неборцов, обывателей, будем смотреть правде в глаза, гораздобольше, чем нам хотелось бы. Слишком многим заоблачные дары заслонят весь мир сего проблемами, и в тысячу раз труднее будет поднимать их в атаку, сплачиватьвокруг знамен, вытаскивать из золотой скорлупы… Они будут отлягиваться,кричать, чтобы их не тревожили, что они счастливы, и все вокруг счастливы – тотсосед, и вон тот, и тот, так что подите к черту и оставьте нас в покое, чеговам не хватает теперь, когда у всех все есть, что вам, больше всех надо?..Миллионы сегодня голодают и бедствуют, и как объяснишь им, прыгающим от радостипри виде дома, за который не нужно платить десять лет, полного холодильника,автомобиля, что это – суррогат счастья?.. А потом те, которые неборцы, войдутво вкус, им уже мало будет шестицилиндрового авто, телевизора метр на метр,захочется лимузина двенадцатицилиндрового или на воздушной подушке, телевизора,способного передавать запахи, и посыплются из-за облаков новые дары в красивойупаковке, и океан изобилия захлестнет с головой, и мечта лететь к звездам так иостанется мечтой… Человечество погибнет, и погубят его не кровожадные осьминогив лязгающих треножниках, и слава богу, если мы умрем достаточно рано, не увидевзаката окончательно вставших на четвереньки соплеменников…

Наконец он устал, охрип, сел и зажал голову ладонями.

– Что-то слишком мрачно, – заметил я. – Опасно,согласен, но чтобы на четвереньки…

– Какая разница – в прямом смысле или переносном? Возьмемтвоего шефа – сейчас он еще копошит пишет докторскую, потому что доктору большеплатят, можно купить «Волгу», и он ведь не самый лучший представитель своегоплемени. И обрати внимание – исчезли все книги, но появился шикарный бар, сполусотней бутылок. И первое, что сделали твои «собратья по эксперименту» –отправились в ресторан… Как в пиратские времена, черт побери – в первую очередьяркие побрякушки и бутылки с яркими этикетками. Господи, обидно-то до чего –будь это война, агрессия, нападение жукоглазых, можно было бы драться,стрелять, взрывать. В кого станешь стрелять сейчас – в небо? В твой телевизор?Пойду я…