Тьма постепенно рассеялась. В ушах слышался затихающий звон.У постели стоял Иггельд, он выпрямлялся, крупный и массивный, но все равно виду него оставался жалкий. Возможно, ожидал услышать что-то другое, после ее словглаза погасли, сгорбился, взял оковы и, встав перед нею на колени, защелкнул налодыжках.

– У меня к тебе просьба, – сказала она.

Он оживился, она увидела в его глазах радостное ожидание,впервые гордая артанка обратилась к нему с просьбой.

– Говори!

– Не приходи ко мне больше, – промолвила она.

Он дернулся, побледнел.

– Почему?

– Просто не приходи, – повторила она. – Здесьмного женщин, что будут тебе рады… Я – нет.

– Артанка, – сказал он с мукой, – я понимаю,тебя оскорбляют и унижают эти оковы. Но что я могу сделать, скажи? Я не могутебя потерять, ведь ты поклялась, что сбежишь при первой же возможности. А какты умеешь убегать, я уже знаю. Потому тебя и стерегут здесь так, как стереглибы дикого горного великана. Разве у меня есть другая возможность помешать тебебежать? Есть? Тогда скажи, я сразу же ею воспользуюсь!

Он умолк, будто ждал, что она вот так и скажет, какзаставить ее остаться. А ведь мог бы, подумала она с нахлынувшим безразличием.Всего лишь попросив ее остаться. И она бы предала Артанию, предала братьев,предала все, во что верила и чем жила. Предала бы и осталась.

– Позволь, – сказала она, – я пойду к другим…рабам. В твоем хозяйстве много работы.

Он стиснул челюсти так, что затрещало в висках, задержалвоздух, потом сказал изменившимся голосом:

– Делай что хочешь.

Она повернулась, холодная, гордая и безразличная, онсуетливо забежал вперед, вставил ключ в дверь и открыл им засов с той стороны.Блестка не двигалась, тогда он распахнул перед нею дверь, она вышла с темдостоинством дочери тцара, при котором он снова ощутил себя услужливымчелядином.

Весь день она работала на кухне, потом принесли ворох одежды,пришлось штопать, чинить, накладывать заплаты. Она исколола пальцы иголкой, акогда день закончился, слуги ушли в общую комнату. Женщины остались, а Сбыславпошел за нею следом, хмурый и посапывающий на каждой ступеньке.

Когда проходили мимо ее чулана, Блестка распахнула дверь,вошла и с наслаждением опустилась на постель. Сбыслав сердито крикнул из проемараспахнутой двери:

– Ты куда? Хозяин велел тебя к нему.

– Я не изволю, – отрезала Блестка.

– Так он изволит! – заорал Сбыслав.

Он сделал шаг в ее комнату и с силой ухватил ее за плечо.Блестку развернуло, она не ждала такого от обычно медлительного и всегдаспокойного Сбыслава, но тут же ударила его в живот. Он охнул и согнулся, онаухватила его за волосы, приподняла, прошипела люто:

– Какой рукой ты меня схватил, раб?

– Что… что… – пролепетал он.

– Какой рукой ты меня коснулся? – повторила онараздельно.

– Вот… этой… – прошептал он, глаза его с ужасомсмотрели в ее искаженное яростью лицо.

Она ухватила его за правую руку, сломала в локте и, подтащиввоющего в ужасе Сбыслава к двери, вышвырнула сильным пинком. Ее всю трясло, онавернулась к постели и рухнула навзничь. Накопленная ярость и горечьразочарования обрушились на дурака-слугу, что подвернулся под руку, но яростьеще не ушла, кипела, пришлось стиснуть губы и терпеть, терпеть, чтобы небросаться с голыми кулаками на стены.

Долгое время ничего не происходило, потом в коридорераздались быстрые тяжелые шаги, дверь распахнулась с таким напором, чтотреснулась о стену. Иггельд стоял в проеме огромный, разгневанный, сразвевающимися волосами. Глаза горели бешенством, но Блестка разглядела в них итревогу.

– Что случилось? – прорычал он.

– Ничего, – ответила она сухо.

– Я просил проводить тебя ко мне…

– Не проводить, – уточнила она, – а привести.

– Привести, – согласился он неохотно. – Но… акак иначе? Ладно, я пришел сам. Позволь, я сниму эти оковы… Как они натерлитебе ноги!

– Незачем, – ответила она как можно суше.

– Почему?

– Все кончено, Иггельд. То, что случилось, это былоошибкой. Мы должны об этом забыть.

Он отшатнулся. На его красивом мужественном лице отразиласьмальчишечья обида.

– Как я смогу такое забыть?

– Уж постарайся, – ответила она мертвымголосом. – Если ты снова захочешь… ну, в тебе взыграют страсти, то теперьпридется меня просто насиловать.

– Артанка!

В его глазах неподдельный ужас. Не понимает, подумала она сгоречью. Как же мужчины просты, как не понимают даже таких ясных вещей! Не уйдуя от тебя, дурак, не уйду. И не надо требовать от меня слова, это же видно помоему лицу, по моим глазам. А ты не поверишь даже моему слову, это видно, нучто за дурак…

– Насиловать, – повторила она с нажимом. –Женщина, которую приводят в цепях…

– Но я сам буду становиться перед тобой на колени! Исам снимать.

– А утром надевать, – напомнила она. – Нет,Иггельд, боги на одну ночь помутили наш разум, но только на одну ночь.

Он сказал хмуро, с безнадежностью и обреченностью в голосе:

– У меня – не на одну.

Она произнесла тем же твердым голосом, умоляя богов дать ейсилы, чтобы он не увидел, что она чувствует на самом деле:

– Нет, Иггельд. Ты сам провел между нами границу. Я нестану ходить через нее туда и обратно. Я останусь на своей стороне.

Под его смуглой кожей задвигались желваки. Она ждала, что онскажет, что в его владениях нет границ, здесь все принадлежит ему. Тогда онанапомнит ему, что существует еще и внутренний мир, где между ними когда-топроходила граница, а потом незаметно исчезла… пока он снова не провел ее –грубо, зримо, глубоко, он помолчал, произнес глухим голосом:

– Я страшусь тебя потерять. Ты значишь для меня слишкоммного.

– Ты мог бы не терять меня.

Он посмотрел в ее глаза, лицо его исказилось в муке.

– Я тебе не верю.

– Как я могу доказать?

Он беспомощным жестом развел руки в стороны.

– Боюсь, никак. Потому я и держу тебя в цепях. Но ямогу снять цепи, тогда тебя будут запирать на весь день в комнате, где прочныестены, а на окнах крепкие решетки.

Он умолк в нерешительности, она продолжила с горькойусмешкой:

– А ночью меня будут под конвоем пятерых дюжихстражников водить к тебе в спальню? Тебе самому не смешно? Или хотя бы нестыдно?