* * *

Иггельд ударил кулаком по спине Черныша, тот довольнохрюкнул и закрыл глаза. Боль не ощущалась, ударил снова, посильнее. Что забешеная артанка и что он за дурак, не придумал ничего умнее, чем заковать воковы? Сейчас поздно отменять, будет выглядеть еще глупее. Да и как-тообезопасить себя и других все равно надо.

Он чесал и мыл Черныша, а перед глазами стояло ее лицо.Глаза чистые, открытые, вопрошающие. Честные, что удивительно для женщины. Всекуявки рано учатся хитрить, скрывать свои чувства, говорить только то, чтонужно говорить. Это называется хорошим воспитанием, это позволяет уживаться вобществе самым разным людям. Артанка же говорит то, что думает. Она не врала,когда просто и честно сказала, что ей нравится, когда он ее обнимает. Но этоничего не значит, они – враги, а у артан долг и честь на первом месте, алюбовь и личные желания – потом, потом…

Черныш повернул голову и заботливо лизнул хозяина в лицо. Вглазах дракона Иггельд со стыдом увидел странное понимание и сочувствие.Наверное, пахнет тревогой и смятением, словно он потерпел поражение, ачувствительный дракон утешает, как может. Иггельд вяло отмахнулся, вытер лицорукавом. Артанка есть артанка, ни разу не всплакнула, не пожаловалась. С какимдостоинством носит тяжелые оковы! Словно не рабыня, а тцарица, попавшая в пленк тупым и диким варварам. И даже звон цепей подчеркивает не ее унижение, а егогрубость, дикость, варварство. Невозможно представить, что она попросит ихснять. Вообще невозможно представить, что она вообще о чем-то попросит.

Дракон взвизгнул, Иггельд торопливо похлопал по чешуйчатойшее.

– Прости, оцарапал… Задумался.

Черныш смотрел укоризненно, Иггельд погладил по морде, сновавпал в глубокую задумчивость, пока руки машинально скребли и чистили.

Дракон снова взвизгнул. Иггельд сказал:

– Прости… ах ты, поросенок! Прикидываешься? Тебя итопором не поцарапаешь!

Черныш, довольный хитростью, лизнул ему пальцы. С этойженщиной, сказал себе Иггельд, в его мир вошло нечто, из-за чего весь мирпоблек, перестал казаться таким уж прекрасным. Сейчас он казался себе не умнееЧерныша, что обожает проноситься над стадами скота или табунами диких коней,реветь над ними грозно, распугивать и бросаться на отбившихся от большинства.

– Иди, – сказал он потерянным голосом, –гуляй…

Черныш в изумлении смотрел вслед родимому папочке, настолькорастерянному, что даже щетку забыл у него на темени. На всякий случай качнулбашкой, щетка свалилась на землю, но Иггельд не заметил, шел как слепой к дому,походка неверная, будто его тащат на аркане, а он еще и сопротивляется,старается увильнуть. Черныш вздохнул, пошел потихоньку следом. Под лапой громкохрустнул камешек, Черныш застыл в страхе, сейчас папочка повернется, накричит,прогонит, но тот шел все той же странной походкой, не обернулся, и Чернышпонял, что дело совсем плохо.

Он прокрался к дому и, встав на задние лапы, началзаглядывать во все окна.

* * *

Дверь скрипнула, отворилась. Блестка вздрогнула, в коридореИггельд, бледный, сильно исхудавший, с растрепанными волосами. Не сводя с неевзгляда, перешагнул порог, закрыл за собой на ощупь дверь. Ей стало тревожно,и, скрывая страх, спросила надменно:

– А кто рассказывал, что куявы всегда стучат в дверь?

Он покачал головой, голос хриплый, сорванный, похожий наскрип несмазанных колес:

– Я уже не знаю, куяв ли я…

– Куяв, – заверила она, – еще какой куяв!Самый настоящий. Пьяный, наглый, грязный свиноед.

Он подошел к ней странными деревянными шагами. Онаотступала, пока под колени не уперся край ложа. Иггельд подошел вплотную, вглазах страдание, сердце ее дрогнуло, а он сказал торопливо, все тем же осипшимголосом:

– Я не пьян, с того дня не брал в рот ни капли… Явообще не пью вина, в тот раз уж так получилось… как-то само… не знаю, я,конечно, вел себя по-скотски… Но тебе это не нравится, и я больше к вину неприкасался. Сейчас я пьян без вина…

Она спросила настороженно:

– Белены объелся? Или ядовитых грибов?

– Я вижу тебя, – ответил он горько, – мнеэтого достаточно…

– Я тебе так отравляю жизнь? – спросила она какможно радостнее, хотя в груди растекалась жалость, он в самом деле исхудал, векираспухли и покраснели, глаза ввалились. – Как здорово!

Он смотрел в лицо, в глаза, кадык нервно дернулся, потом ещеи еще, словно не мог протолкнуть ком в горле. Она вздрогнула, когда он медленноподнял руки и взял ее за плечи, но не стряхнула, смотрела ему в глаза. Он дажене отводил взгляда, и она не отвела, так глаза в глаза смотрели некотороевремя, потом он тихо и как-то ,робко нажал на ее плечи. Блестка села, в егодвижении не было принуждения, скорее – просьба, очень жалобная просьбасильного человека, который не привык просить, но не может и приказывать.

Он опустился рядом, не делая попыток ее обнять, не посягаяна ее свободу, на ее честь и достоинство, ни на что не посягая, ничего нетребуя, ни на что не надеясь.

– Я слышал, – сказал он, – что человек,властвуя над другими, утрачивает собственную свободу… Я, дурак, попыталсядержать в своей власти тебя!

Блестка ответила как можно равнодушнее, как истину,известную каждому ребенку:

– Тот, кто держит цепь, не свободнее того, кто ееносит. Чтобы быть рабом, надо всего лишь считать себя им… или чувствовать. Яже – пленница!

Он сказал усталым голосом:

– Артанка… да, артанка до кончиков ногтей.

– А ты куяв, – напомнила она.

Он помотал головой, в глазах мука.

– Ты не могла бы хоть сейчас об этом забыть?

– О чем?

– Что ты артанка, а я куяв? Не всегда же мы воевали!

– Но сейчас воюем, – напомнила она.

– Мы не воюем, – сказал он тихо. – Я с тобойне воюю. Я не могу с тобой воевать… А если и… воевал, то я… сдаюсь. Тыпобедила.

Голос его вздрагивал, прерывался, в нем звучала боль.Блестка застыла, жалость шевельнулась в груди и тут же, не ощутивсопротивления, заполонила ее всю до кончиков ушей. Она повернулась к нему,потянулась всем телом. Он вздрогнул, глаза расширились, не поверил, но тут жепорывисто обнял, обхватил, прижал к груди и только потом, после долгойтревожной паузы, когда два сердца бились часто и громко, так же робкоприкоснулся губами к ее темени, черные волосы все еще пахнут дикой степью,грохотом копыт, в черноте ее волос искорки звезд, раздвинулись, превратились впризрачные сверкающие шары, он ощутил, что падает, погружается в них…

Умопомрачение длилось мгновение, он опомнился в тот миг,когда опустился с артанкой в руках на ложе. Она не вырывалась, дышала спокойнои умиротворенно, и он, страшась спугнуть ту волшебность, что посетила обоих,лежал неподвижно, держа ее в объятиях, чувствуя ее тепло, наслаждаясь еедыханием, запахом ее кожи, волос, чувствуя, как часто стучит ее сердце… какбудто его собственное не старается выскочить из груди!..