Ева посмотрела на Саваофа Теодоровича, пытаясь понять, что он хотел этим сказать. В его глазах вдруг появилась какая-то жестокая усмешка, наполненная презрением к бегущим от него жертвам, будто недостойным умереть от его руки, и эти искривлённые в едкой улыбке губы вдруг что-то переключили в Еве. Она толкнула Саваофа Теодоровича в грудь, извернулась в его руках, как змея, и упала на землю. Стопа, до этого немного успокоившаяся, отозвалась новой глухой болью, напомнив о недавно полученной ране, однако Ева, стараясь не обращать на неё внимание, тут же вскочила на ноги и поковыляла, насколько это было возможно, к больнице, к Дуне, к Амнезису, к Шуту — к кому-нибудь живому, потому что она поняла, что начинает бредить.

Ева думала, что Саваоф Теодорович (если, конечно, это был всё ещё он), попробует как-то догнать её, однако он лишь стоял и смотрел всё тем же насмешливым взглядом на её попытки убежать, и, хотя Ева понимала, что ей вряд ли получится это сделать, она всё равно бежала, потому что ей казалось, что, если она остановится, произойдёт что-то страшное.

— Я считаю до трёх, моя дорогая, — услышала она позади себя. — Не успеешь спрятаться — и я заставлю тебя танцевать. Раз…

Ева на мгновение обернулась и вдруг увидела, как его глаза зажглись тихим кроваво-красным огоньком. Он был совсем тусклый, едва заметный, но он тлел, как уголь в потухшем камине, где-то на дне двух чёрных вулканических жерл и в любой момент готов был превратиться в страшный пожар, сжирающий всё на своём пути. За его спиной зашевелилось что-то чёрное.

— Два…

Ева побежала. Она больше не оглядывалась, потому что ей казалось, что если сейчас она обернётся, то единственным, что она увидит, будет вязкая тьма, которая затекает, как чернила, во все уголки вселенной и пропитывает собой ещё чистые души и умы.

— Два…

Ева вбежала в больницу. Там было многолюдно: охранник в выцветшей на солнце форме, когда-то чёрной, но уже превратившейся в рыжую, сидел на своём извечном посту, как апостол Пётр у ворот Рая, и, задумчиво звеня большой связкой ключей, читал газету; люди, пришедшие навестить своих родственников, переговаривались между собой, и их речь сливалась в один монотонный шум, более напоминающий своеобразную мелодию. Ева протолкнулась сквозь толпу и, пропустив мимо ушей чей-то оклик, побежала к лифту.

— Два…

«Надо спрятаться на самом видном месте, желательно там, где есть много людей, особенно знакомых, — судорожно думала Ева, считая этажи. — Дунечка… Первым делом надо найти Дуню, она точно поможет. А где Дуня, там и Амнезис… Да, наверняка Амнезис будет вместе с ней. Шут может быть где угодно, его искать бесполезно — он сам меня найдёт. Писатель… Если его нет в своей палате или гостиной, значит, он ушёл в сад. Лишь бы Дуня была на месте…»

— Два…

Ева подпрыгнула на месте от испуга, когда услышала у себя за спиной голос Саваофа Теодоровича. Он стоял как ни в чём не бывало в углу лифтовой кабины, облокотившись плечом на стену, и в хаотичном порядке нажимал на кнопки. Ева отскочила от него в противоположный угол.

— Это лишь иллюзия, это лишь иллюзия, мне всё мерещится… — забормотала она себе под нос, стараясь успокоиться. Она отчаянно пыталась «настроить» свой мозг, который, как техника при аномальных явлениях, дал сбой и в любой момент мог «выйти из строя».

— В таком случае, очень реалистичная иллюзия, — усмехнулся Саваоф Теодорович, поглаживая усы. — Ты не боишься, что твоё сердце когда-нибудь просто разорвётся от страха? Или что твой разум в конце концов сломается, не выдержав психологической нагрузки, как полка с тяжёлыми книгами?

Ева вдруг медленно подошла к мужчине и, к удивлению Саваофа Теодоровича, взглянула на него скорее не со страхом, а с мольбой.

— Саваоф Теодорович… — она вдруг накрыла его ладонь своей и крепко сжала, удерживая на месте. — Конечно, мне страшно. Я много чего боюсь: насекомых, змей, темноты, поездов, пещер… Боюсь, что в один день я вдруг узнаю, что все любимые мною люди — лишь иллюзия, и не более того. Я боюсь себя за то, что порождает мой разум. Знаете, я иногда задаю себе вопрос: откуда во мне всё это? Ведь это моя собственная голова, мои мысли… Откуда ум берёт все эти ужасы, что я вижу? Неужели моя душа настолько чёрная, что разум ищет способ выплеснуть всю эту грязь, чтобы не захлебнуться? И если ты, Савва, сейчас стоишь передо мной и хоть сколько-нибудь жалеешь меня… Отпусти меня. Дай мне успокоиться, хотя бы на время. Иначе клянусь, я пойду к Николаю, и он отвезёт меня прямо в открытое море.

Саваоф Теодорович медленно опустил взгляд, словно ему вдруг стало стыдно за свои действия, закусил изнутри губу и некоторое время молчал, над чем-то раздумывая. Затем он мягко высвободил свою руку из её, игриво улыбнулся, чуть прищурив обсидиановые глаза, и нажал на самую верхнюю кнопку.

— Три.

Лифт резко дёрнулся, задрожал, пару раз содрогнулся так, что Ева чуть не упала, и вдруг быстро поехал вверх. Она заплакала.

— Ну-ну, ты что, — Саваоф Теодорович притянул к себе Еву и стёр её слёзы тыльной стороной ладони. — Я же с тобой, всё будет хорошо. Тополя начали цвести, ты знаешь? — Ева ничего не ответила. — Бесовцев даёт сегодня замечательное представление. Тебе понравится, обещаю.

Через некоторое время лифт остановился, и двери медленно разъехались в разные стороны. Они были на крыше больницы. Весёлый ветер, насквозь пропитавшийся солёным запахом моря, принёс на себе с берега мелкие песчинки и бросил их к ногам Евы. Раскалённый бетон обжёг голые ступни, и девушка подпрыгнула, ступив босой ногой из кабины лифта навстречу солнцу.

— Нет-нет, моя дорогая, — Саваоф Теодорович положил руку Евы себе на шею, подхватил под коленями и поднял на руки. — Уж прости, но, так как сегодня ты русалочка, я ношу тебя на руках.

— А ты тогда кто? — спросила Ева, немного успокоившись. Саваоф Теодорович заметил это и заметно повеселел, даже глаза, казалось, потеплели, а может, это просто солнце окрасило их в гречишномедовый цвет.

— Можешь считать меня морской ведьмой.

Они подошли к самому краю крыши. Отсюда открывался превосходный вид на парк, погружённый в прохладный полумрак, синеющее где-то за ним море и спящие мохнатые горы, уходящие своеобразной тропой великанов прямо в небо. Саваоф Теодорович аккуратно опустился на уже нагретый южным июньским солнцем бетонный пол, свесил ноги с края и, заметив, как испуганно