После ужина все переходили в андрон. Это был круглый зал посередине дома, с каменным полом, который делался с уклоном к центру, чтобы упростить рабам уборку после окончания. Стены украшала роспись — как правило, на темы пития. Парочка резвящихся менад, скажем, или расправа над подлым трезвенником.

По периметру комнаты стояли кушетки с подушками. На одном ложе обычно помещались двое, так что всего этих кушеток было, наверное, от шести до двенадцати. Гости возлежали на них, облокачиваясь на подушку, но не все, юнцам укладываться не разрешалось, они пили сидя. Рубеж, который должен был преодолеть юноша, чтобы получить право возлежать, как зрелый мужчина, определялся по-разному. В Македонии, например, это право получали, добыв на охоте своего первого кабана.

Обычно кого-то необходимо было назначить симпосиархом — распорядителем вечера. Почти всегда эту обязанность брал на себя хозяин дома, но если по какой-то причине он не мог, то гости тянули жребий или бросали кости. Первоочередная задача симпосиарха заключалась в том, чтобы выбрать вино, чаще всего произведенное в его же имении, поскольку виноградниками владело большинство представителей афинской знати. Собственно, вся иерархия господствующего класса в Афинах строилась на размере виноградников. У самой мелкой знати их площадь не превышала семи акров, у самой крупной — начиналась от двадцати пяти.

Если симпосий проходил летом, вино охлаждали — погружая в колодец, закапывая в землю или, при желании и возможности шиковать, в привозной снег с соломой. При очень большом желании и возможностях привозным бывало и вино. Лучшие вина поставлялись с Лесбоса.

Вино вносили в огромной чаше под названием «кратер», тащить которую рабы могли только вдвоем. Следом появлялся еще один сосуд — гидрия, наполненная водой, которой в кратере разбавляли вино в пропорции три к одному. Разбавленное вино разливали по кувшинам, а уже из них — по мелким порционным чашам с двумя ручками, к которым приглашенные могли наконец припасть.

Но только не сразу. Сперва требовалось совершить возлияние — то есть вылить отменное вино на пол в качестве жертвы богам. В Афинах симпосии начинали с трех возлияний. Первое — всем богам, второе — павшим героям, особенно если среди них имелись ваши предки, и третье — Зевсу, царю богов. Каждое возлияние симпосиарх сопровождал молитвой. Иногда гостям при этом раздавали цветы и благовония, так что к завершению обряда всем уже наверняка не терпелось промочить горло.

Главная разница между нашим и древнеафинским отношением к пьянству состоит в том, что афиняне напивались намеренно. На современной вечеринке в западных странах напиться можно случайно — вы просто не замечаете, как перебрали. На симпосиях никакой случайности не было. На симпосии напивались целенаправленно, последовательно и прилюдно. Каждому выдавалась чаша с вином, которую требовалось осушить до дна — только тогда наливали еще. Не допивать было не по-мужски и считалось нарушением приличий. Симпосиарх велит пить — значит, пьем.

Но нельзя сказать, что симпосиарх затевал банальную пьянку. Он, как распорядитель, решал, каким будет вечер — неспешной дегустацией или разгульным кутежом. Главное, что зависело это именно от него, а не от гостей.

Кстати, именно поэтому самый знаменитый симпосий в истории как раз не был настоящим симпосием. «Пир» у Платона начинается с жалобы хозяина на похмелье после вчерашнего:

…они совершили возлияние, спели хвалу богу, исполнили все, что полагается, и приступили к вину. И тут Павсаний повел такую речь.

— Хорошо бы нам, друзья, — сказал он, — не напиваться допьяна. Я, откровенно говоря, чувствую себя после вчерашней попойки довольно скверно, и мне нужна некоторая передышка…[17]

В связи с этим принимается необычное решение:

…все сошлись на том, чтобы на сегодняшнем пиру допьяна не напиваться, а пить просто так, для своего удовольствия.

Для афинян это было из ряда вон, так что Платону пришлось расписать все подробно. Пить «по желанию». Какое варварство! Они там даже флейтистку отсылают за ненадобностью.

Затем на типичном симпосии наступало время беседы, которая тоже велась в несколько неожиданной для современного жителя Запада манере. Определять тему беседы и даже меру своего в ней участия гости были вольны не больше, чем определять меру выпитого. Тему назначал симпосиарх, и гости по очереди высказывались. В платоновском «Пире» темой выбрана любовь, у Ксенофонта в аналогичном произведении собравшиеся описывают предмет своей наивысшей гордости. Но и там и там каждый гость обязан изложить свои соображения подробно и обстоятельно.

Почти наверняка бывали симпосии и менее возвышенные, когда гостям предлагалось рассказать пошлый анекдот, но формат все равно оставался неизменным. Никакого привычного нам свободного течения застольной беседы и полная невозможность просто отмолчаться. У Ксенофонта один из гостей, предприняв такую попытку, навлекает на себя гнев Сократа. Даже если постепенно собрание становилось все менее церемонным, нам оно все равно показалось бы слишком регламентированным, как игра по строгим правилам.

Кстати, поиграть на симпосии афинянам тоже доводилось. Называлась эта игра «коттаб», и состояла она в том, чтобы выплеснуть точно в цель последние капли вина из порционной чаши. Иногда для этого приносили специальную бронзовую мишень, а иногда игрокам предлагалось потопить пиалу, плавающую в тазу. Нередко мишенью выступал человек. Здесь гости уже слегка шли вразнос, поэтому неудивительно, что старики такие игры порицали, призывая молодежь заняться чем-нибудь более конструктивным.

Но если симпосиарху угодно было играть в коттаб, все играли в коттаб. Неизвестно, сколько длился этот диктат. Вино не любит авторитарного управления, пьяный разгул тяготеет к демократии. Рано или поздно алкоголь должен был восторжествовать над дисциплиной. Когда заканчивался первый кратер вина, симпосиарх велел нести следующий, и в конце концов хаос вступал в свои права. Вот как это описано у драматурга Эвбула:

Три чаши я дарую благомыслящим в моем застолье: первой чашей чествуем здоровье, а второю — наши радости любовные, а третьей — благодатный сон. Домой уходит умный после этого. Четвертая нахальству посвящается, истошным воплям — пятая, шестая же — разгулу пьяному, седьмая — синякам, восьмая чаша — прибежавшим стражникам, девятая — разлитью желчи мрачному, десятая — безумью, с ног валящему[18].

Безумие, наверное, слишком сильно сказано, однако греки действительно верили, что чрезмерное количество алкоголя способно лишить разума. И может быть, в силу самовнушения такое происходило и на самом деле. Историк Тимей из Тавромения описывает случай, который нам покажется странным, а древним грекам — абсолютно правдоподобным.