– Прямо как твоя голова?

Льюис и Тарби склонились к земле и прислушались, но впечатление было такое, будто они прижали уши к внутренней шине автомобильного колеса, с какими иногда плавают в пруду. Льюис воодушевился. Ему хотелось бегать по саду и трогать, слушать, нюхать все вокруг. Заклятье на заднем дворе держалось целый час, а то и больше. Затем фосфоресцентный свет сменился обычным лунным отблеском, и месяц снова плыл над головой, свободный от всякой магии.

По дороге к дому Льюис спросил дядю, не разозлится ли полиция из-за их шалостей. Джонатан хохотнул и приобнял племянника за плечи.

– Нет, – ответил он. – Странно, пожалуй, но они никогда не злятся. Не знаю уж, почему, может, из-за того, что затмение видно только с нашего двора.

– В смысле, оно не по-настоящему?

– Конечно, по-настоящему. Ты ведь видел его. Проблема людей в том, что они ведь способны смотреть только своими глазами. Будь я целыми двумя людьми сразу, одного из себя я бы отправил на другой конец города – поглядеть, будет ли там затмение.

– А почему было не попросить миссис Циммерманн?

– Потому что она разворчалась бы. Ей всегда нужно своими глазами видеть, что где делается. Да, вредина?

– Именно так. А сейчас я бы не отказалась увидеть своими глазами тарелочку печенья с шоколадной крошкой. Может, зайдем ко мне?

Так они и сделали. Льюис был рад, что ему выпал шанс похвастаться ее домом перед Тарби. Миссис Циммерманн жила не в роскошном особняке, а в простом двухэтажном домике с застекленным крыльцом. Но домик был полон странных вещей, по большей части фиолетового цвета. Миссис Циммерманн как-то особенно его любила. Ковры в комнатах и на лестнице, обои и мыло, даже туалетная бумага – все было фиолетовым. Как и огромная картина с драконом, висевшая в гостиной. Ее написал для миссис Циммерманн французский художник Одилон Редон.

Пока мальчики ходили по дому и рассматривали все, что в нем было фиолетового, жуя печенье и запивая его молоком, Льюис заметил, что Тарби очень уж молчалив. Когда настало время расходиться, юный гость пожал дяде Джонатану руку и, уставившись на ковер, неразборчиво пробурчал «Спасибо за печенье, миссис Циммерманн». Льюис проводил его до калитки. Он отметил про себя, что Тарби странно себя ведет: обычно он был шумным, нагловатым и не смущался даже при взрослых.

– Спасибо за волшебное представление, – серьезным голосом отчеканил Тарби, пожимая Льюису руку. – Было страшновато, но весело. Наверное, мне надо взять обратно все слова, которые я наговорил про твоего дядю. Ну что ж, увидимся, – и, кивнув, начал долгий спуск по холму.

Льюис нахмурился и напряженно посмотрел другу вслед. Он надеялся, что Тарби понравился этот вечер. Большинству людей не нравится ошибаться, даже если доказательства их заблуждения приносят им удовольствие. Тарби был популярен в школе и не привык оказываться неправым. А сейчас вышло, что он зря сомневался в магической силе дяди Джонатана. Как же он себя теперь поведет? Льюис совсем не хотел терять единственного друга.

Шла последняя неделя октября, и рука Тарби почти срослась. Льюис виделся с ним все реже и реже. Он ждал друга на бейсбольном поле каждый день, но Тарби то приходил, то нет.

Конечно, не стоило ожидать, что к концу года ему все так же будет интересно бить по мячу и тренировать подачи. Приближалось начало футбольного сезона. Льюис видел, что Тарби играет в футбол с другими мальчиками после школы. Надо ли говорить, что в своей команде Тарби был квотербеком[11]? Он исполнял длинные пасы, умел обходить линию защиты и выкидывал сложные финты вроде «Статуи свободы».

Льюис подумывал присоединиться к футбольной команде, но вспомнил, как играл в Висконсине. Если кто-то бежал на него, Льюис падал на землю и закрывал голову руками. Он не умел ловить мяч, а если старался хорошенько ударить, обычно пинал его коленом. Может, если он освоится с бейсболом, в следующем году Тарби поучит его играть в футбол.

Но бейсбольные навыки Льюиса вряд ли улучшатся без Тарби. Конечно, теперь он и с его помощью не многому учится: в те редкие дни, когда Тарби все же приходил после уроков, казалось, что он хочет побыстрее уйти. Льюис понимал, что они уже не так хорошо дружат, как раньше, но понятия не имел, как это исправить.

Однажды субботним днем, когда они вдвоем слонялись по кладбищу, Льюису в голову вдруг пришла идея.

Старое кладбище Нью-Зибиди располагалось на высоком холме сразу за городской чертой. На нем было много надгробий в виде статуй склонившихся над урнами плачущих женщин и ангелов, тушащих факелы. Над некоторыми могилами возвышались памятники-сломанные колонны, из которых в небо будто тянулись руки. Небольшие надгробия в виде ягнят отмечали могилки детей. Пропорции некоторых ягнят были нарушены – их вытянутые тела напоминали Льюису продолговатые куски мыла.

В тот день он вместе с Тарби долго разглядывал надгробия, отделанные узорами под дерево. На могилах лежали гранитные бревна с корой, кольцами и отметинами от сучков. Ограды были под стать могилам, а в середине возвышалась стела – каменное дерево. Каждое такое дерево неизменно оканчивалось голой острой верхушкой, будто опаленной молнией, и дятел долбил реалистично выполненный ствол своим каменным клювом. Льюис и Тарби сначала играли в этом каменном лесу, но потом притомились. Томатно-красное, как на витраже, солнце уже садилось между кривыми соснами. Льюису стало зябко, и он застегнул куртку.

– Пойдем ко мне, – предложил мальчик. – Миссис Циммерманн сделает нам какао, а я покажу тебе настоящее окаменевшее дерево. Мой дядя принес из западного леса дерево, которое превратилось в камень, – пояснил Льюис.

Тарби, судя по выражению лица, было скучно, к тому же, он разозлился:

– Да кому нужен дом твоего старика-дяди? Как по мне, сумасшедшее место. И почему миссис Циммерманн постоянно у вас? Она что, в него влюбилась, что ли?

Тарби обхватил ближайшее дерево и начал его расцеловывать с чмокающими звуками. Льюис чуть было не расплакался, но все же сумел взять себя в руки.

– Я… Мне кажется, ты думаешь, что мой дядя кроме лунных затмений ничего не умеет, – выдавил он. Прозвучало глупо. Но в голову больше ничего не шло.

Казалось, Тарби заинтересовался, но с каким-то скучающим видом.

– Ну… и что же он еще умеет? – спросил он.

Льюис не знал, что заставило его сказать следующие слова. Просто так получилось: