в сознание происходило быстро. В мягкой полумгле вспыхивали и гасли меняющиеся образы, звуки, обрывки фраз. Фамулус увидел маленький и уютный жилой блок-квартиру. Миловидную женщину в длинном домашнем платье. Она хлопотала на кухне, резала хлеб, складывала его в хлебницу. Ей помогала девочка лет десяти. На варочной панели стояла кастрюля, из-под крышки которой тянулись извивающиеся локоны пара. Пахло чем-то наваристым и вкусным, отчего в животе приятно урчало в предвкушении. Фамулус ощущал тёплую тяжесть у себя на коленях. У него на руках сидел мальчик лет пяти. Он чувствовал, как покачивает его на колене. Чувствовал напряжение мускулов лица, растянутого в счастливой улыбке. Мальчик улыбался в ответ. Семья. Ощущение покоя и умиротворения, растекающегося по телу после тяжёлого рабочего дня гражданина Империи…

Потом была тьма. Грохот. Тьму перечёркивают очереди автоматических винтовок, трассирующие пули вспарывают черноту. Пушисто вспыхивают и гаснут взрывы. Пламя освещает развалины домов. Щербатые, изломанные стены. Среди этих стен, укрываясь от шквального огня и огрызаясь очередями в ответ, перебегают имперские кнехты. Под яростный церковный боевой гимн бойцов поднимают рыцари. Судя по красным восьмиконечным крестам на наплечниках и подвижных кирасах, это Тамплиеры. Вражеские пули высекают искры из их тяжёлых силовых лат. В темноте сияют активированные лезвия могучих, тяжёлых мечей. Прикрывая собой более легко вооружённых кнехтов-ополченцев, они ведут их в атаку. Лязг стали. Грохот, за которым почти не слышно могучего хора наступающих имперских войск и жалких воплей раненых…

Его несут на носилках девы-рыцари из Ордена Девы Милосердной. Одна из них держит ментальный щит, который вмиг плавит шальные пули и осколки, не давая причинить вреда ни сёстрам, ни раненым, которых они уносят с поля боя…

Снова тьма. Тупое оцепенение. Потом дикая, ни с чем не сравнимая боль, словно от тебя зверски оторвали кусок тебя самого. Горечь вины. Страшное в своей непоправимости «больше никогда». Бессильная ярость. Ненависть к себе. Пронизывающий холод безысходности и одиночества.

— Тебе это знакомо, не так ли? — прозвучал чей-то голос. Нежный, тихий, такой, который мог бы принадлежать очень молодой и очень красивой женщине.

— Кто ты? — спокойно спросил Фамулус, — Именем Господа, Создателя Земли и Неба, всех миров, видимых и невидимых, назовись!

— Скоро ты сам всё увидишь и узнаешь.

Снова мгла.

Снова контратака имперских войск. И перекрывающий рёв и грохот битвы боевой гимн Экклесии:

…Nam et si ambulavero in medio umbrae mortis non timebo mala quoniam tu mecum es virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt…[1][1]

Свет. Весна. В воздухе сладко пахнет цветами. Шумит город. Стены ремонтируют от выбоин, оставленных бронебойными разрывными пулями. Он прижимает к себе крепкое и тёплое тело жены. Та плачет:

— Я думала, тебя убили!

Его горло стискивает клещами. Сводит челюсти:

— А я думал, что это вы все погибли. Но теперь всё позади, хвала Императору. Мы больше никогда не расстанемся. Никогда.

— Никогда…

Фамулус с тяжёлым сердцем понял, что видит и чувствует плотью и разумом выжившего из мира Каприкорнис 15. Десять лет назад, из-за предательства губернатора, мир неожиданно подвергся нападению Чёрных Легионов Тринадцатого, Проклятого Архонта. Ересиарха. Сначала началось восстание демонопоклонников, тщательным образом подготовленное, к ярости и стыду Святой Имперской Инквизиции. А потом волны Ирреальности, в которых скользили, летели, рвались к смертным орды голодных демонов Преисподней и Чёрных Рыцарей, захлестнули сектор. Солдаты планетарной обороны во главе с Тамплиерами отбивались героически, но силы были неравны. Поэтому было принято решение уничтожить этот мир, дабы не допустить распространение заразы в другие миры-провинции Империи. Эвакуация происходила очень быстро. Вывезли оттуда всех, кого сумели. Остальных поглотило очистительное пламя. А потом с помощью храмовых Астра Дефензоров все астральные пути Каприкорнису 15 были наглухо закрыты, чтобы ни единая частица заразы Ирреальности и миров Сумеречья не смогла пробиться сквозь эфирный барьер кристаллов, созданных из крови Императора.

Холод одиночества, бессилия, ощущения неотвратимости, необратимости, пронизывал ледяной болью. Личность, вынырнувшая из тёплых объятий сна, съёжившаяся на суровом, обжигающе ледяном ветру истинной реальности, изо всех сил рвалась обратно, в объятия сладкого сна, где атака была отбита, а планета осталась целой и невредимой. Где выжила семья учёного, вступившего в ряды ополчения, и его счастье никто и никогда не отбирал.

— Господом Богом и Императором Милосердным прошу, отче, отпусти меня. Не зови меня обратно в этот мир. Это всё ночной кошмар, который затянулся слишком надолго. Но теперь я проснулся. Она меня разбудила. И теперь я хочу остаться с семьёй. Она подарила мне дар, о котором я и не смел мечтать. Оставь меня.

Инквизитор тут был бессилен — душа человека рвалась обратно, в сеть иллюзий, и рвалась так, что Фамулус едва мог её удержать. И это бессилие отозвалось в нём чёрной горечью. Но человек сделал свой выбор. И ему ничем нельзя помочь. По крайней мере, он не знал, как. Сейчас не знал.

Словно из ледяного омута Инквизитор вынырнул из окутанного мглой сознания человека. Его слегка трясло и мутило. Так всегда бывает после сильного слияния.

— Ты видел? — спросила сестра Вейл. Даже сквозь динамики её голос звучал взволнованно и настороженно. — Видел его сон?

— Этот сон стал для него реальностью, — голос инквизитора был тяжёлым и хриплым, таким, что Фамулус даже сначала не узнал его. — Каким-то образом он поверил, что прошлое не такое, как он думал. Что наша реальность — это всего лишь сон. Реально то, что он видит и чувствует сейчас.

— И кто такая эта "она"? — спросила исповедница.

— Хотел бы я знать.

#

Везде лежали люди. Точнее, их телесные оболочки. Души их бродили где-то далеко за пределами этой реальности. Там, где каждый хотел быть. У одного из кнехтов, охранявших исследовательскую базу, осталась в живых неизлечимо больная мать. И теперь, каждый отпуск, он может ездить к ней и проводить с ней время. Может сказать то, что не сказал по каким-то причинам, сделать то, что не сделал, исправить старые ошибки, которые с её смертью легли на его душу неподъёмным грузом. Молодая женщина, историк, сумела сохранить своего ребёнка, умершего в возрасте двух лет из-за того, что она не доглядела за ним, сумела вылечить младшего брата и стать ему лучшей, более любящей и заботливой сестрой. Инженер избежал ошибки, приведшей к гибели его группы, за что он проклинал себя всю оставшуюся жизнь. И многое, многое другое. Непрожитая боль. Непоправимые ошибки. Сожаление. Недоделанные, несделанные дела, нити, оборванные безжалостной судьбой и неумолимым временем. Здесь, они попали в мир, где всё возможно. Где нет ничего непоправимого. Где смерть не имеет