Тогда и Фабия впервые взяла в руки оружие. И впервые стреляла в живых людей. И только потом, она задумалась над тем, а что она чувствовала? О чем думала? Ведь среди предателей могли быть и те, кого она знала. Кто приносил в Монастырь продукты. Кто обращался за помощью. Кого и она сама могла когда-то лечить. А теперь, стреляла в них, отчаянно защищая жизни укрывшихся за стенами Монастыря раненых и больных имперцев.

Были ли против них люди?

Фабия много слышала историй о еретиках. И о том, что ждет верных Императору и Его Новому Откровению людей, если они попадутся еретикам живыми. Она слышала о кострах, на которых жгли живых людей, о раскаленном железе, и о многом другом, о чем было ужасно даже думать, от чего тело трясла предательская дрожь, немели мышцы и подкашивались колени.

Она, тогда, знала одно: еретики не должны прорваться. А если прорвутся, нельзя попадаться им живой, и нельзя отдавать им раненых и больных.

И это "если", с каждым днем, с каждой новой атакой еретиков, взбешенных упорством защитников и защитниц, превращалось в страшное в своей беспощадной неотвратимости "когда"…

За спинами дев-рыцарей стояла огромная статуя. Это была красивая скорбная девушка с крыльями за спиной, с лицом, скрытым глубоким капюшоном монашеской сутаны, наброшенной поверх боевых лат. В одной руке она держала меч, разрубающий поверженного адского зверя со змеем вместо языка, символ Ересиарха. А в другой, развернутый свиток с высеченными именами защитников и защитниц крепости-монастыря, так и не вышедших из той мясорубки.

Перед статуей горел вечный огонь, символизирующий несломленность, пламя веры, надежды и любви.

Список в руке девушки был длинным. Но Фабия знала почти всех. Она помнила Лукрецию. Самую молодую свою сестру, с личиком ангела и светлыми локонами, с осколками небесной синевы во взгляде. Тогда, она очень боялась, что попадет в руки врага живой. Император уберег ее. Вместе с оставшимися в живых тремя сестрами, они подорвали северный бастион, который похоронил под собой и их самих, и часть наступающих етериков и преградив остальным путь завалами.

Сестра Ирина, брат Сервиус, брат Веллен, сервы Арминий, Валериан и Криспиан и еще три дюжины сервов, бросились в отчаянную атаку, чтобы дать время защитникам Монастыря перегруппироваться в Последнем Бастионе. Говорят, они сгорели заживо и сожгли наступающую бронепехоту еретиков, превратив внутренний двор Монастыря в сплошное огненное озеро, подорвав запасы топлива для машин.

Братья-рыцари Варрен, Николай и Гонорий совершили вылазку в стан врага и разнесли вдребезги пять его артиллерийских установок, взорвали склады с боеприпасами…

А оборона монастыря вдохновляла граждан планеты так же браться за оружие, и вести против еретиков и предателей партизанскую борьбу.

Стоит ли говорить, что после такого, защитникам Монастыря не оставалось ничего, кроме как отчаянно бороться до конца?

Время сворачивалось в тугую петлю, все сильнее затягиваясь на шеях защитников.

Радиосигналы имперским войскам тонули в эфире. В ответ слышался лишь белый шум. И в этом шуме, похожим на насмешливый шепот слуг преисподней, таяла последняя надежда.

Она помнила…

Это произошло в ненастный день осени. Шел дождь, выл ветер. Вой ветра перекрыл чудовищный грохот. Волна стали и огня, какой еще не бывало, накрыла последнюю цитадель Монастыря. В грохоте этом слышался рев демонов преисподней и, казалось, все силы ада вырвались на волю, чтобы дробить камень, рвать и перемалывать человеческую плоть. Шрамы на лице Фабии — память об этом дне.

Она помнила…

Помнила, как ударной волной ее отшвырнуло назад. Как голова взорвалась чудовищным звоном. Как алая пелена заволакивала взор. Как бессмысленно она шарила окровавленными руками по осколкам бетона и камней.

Помнила, как над ней встал еретик в тяжелых латах и шлеме в форме рогатой рожи ухмыляющегося демона. Помнила содранную человеческую кожу на его доспехах. Помнила, как он легко, точно котенка, поднял ее за горло, и в руке его блеснул кривой зазубренный клинок, покрытый кровавыми разводами.

— Жаль, сука, что у меня есть время только на то, чтобы вспороть тебе живот, — модифицированный голос еретика, звучащий из динамиков его страшного гермошлема звучал голосом голодной демонической твари…

Может быть, так оно и было. В войсках Ересиарха, говорили, были одержимые, добровольно отдавшие свои тела демонам ада, в обмен на могущество.

В любой другой момент, ее бы трясло от ужаса.

Но, тогда, она будто перегорела.

Лишь губы, покрытые запекшейся кровью, сами собой прошептали:

— Помоги, Император!

И в этот момент, хватка еретика ослабла.

Его обезглавленное тело рухнуло, исходя фонтанами крови.

Или Фабии казалось, или, действительно, спасший ее имперский рыцарь-десатник, со стальными ангельскими крыльями стилизованного реактивного ранца, стоял над ней в лучах света, с сияющим силовым мечом, и точными выстрелами тяжелого пистоля-автомата косил летящих на них пехотинцев предателя.

С темных небес, прорезанных лучами света, оставляя за спиной огненный след реактивных ранцев, сверкая латами и крыльями, слетали отряды имперского десанта Ордена Стальных Крыльев…

Спустя мгновение, имперский рыцарь подбежал к Фабии, и бережно поднял ее на руки.

— Ничего больше не бойся, сестра, — прозвучал из динамика гермошлема его голос. — Они отступают. Вы победили.

И Фабия провалилась в беспамятство…

Что было потом? Да много чего. Ересиарх был разгромлен в бою за Марсианские Врата Терры и отброшен во внешний космос. Монастырь, вот, восстановили, отстроили.

А Орден Девы Милосердной стал первым в Священной Империи женским рыцарским орденом. Орденом, выкованном в огне битвы и доказавшим на деле, что способен хранить пламя надежды даже тогда, когда все другие источники света погасли…

В этот весенний день, около года назад, Орден в награду получил свою самую дорогую реликвию: знамя-сигиллу, благословленную Святой Кровью Самого Императора. Алую розу в пламени с перекрещенными мечами на белом полотнище. И этот день был одним из самых торжественных дней для Ордена.

В этот день юные сестры-новобранцы приносили присягу Ордену и Империи, и становились настоящими сестрами-рыцарями, а не просто послушницами.

— Смирно!

Фабия вытянулась струной. Как и в день своей присяги, ее сердце все так же колотилось от сладостного волнения.

Прозвучали привычные команды.

Девы-рыцари, как одна, в равнении, поворачивают обнаженные головы направо.

Из портала монастыря выходит мать-настоятельница, в сопровождении знаменосицы.

Тогда аббатиса сражалась в первых рядах. И раны ее были ужасны. Никто не верил, что она выживет, но имперские медики совершили настоящее чудо. Правда, теперь, тело матери-настоятельницы, представляет собой подобие биомашины, и, теперь, доспехов она никогда не снимает.

Юная знаменосица так же была облачена в вороненые латы, поверх которых надета боевая сутана огненно-красного