и развешанные по всему кампусу баннеры. На собрании, на котором я присутствовал, были утверждены шесть «не подлежащих обсуждению» требований, в том числе удаление всей полиции из кампуса, отставка ненавистного президента Грейсона Кирка и вице-президента Дэвида Трумэна, а также фундаментальная реструктуризация университета. Администрация, в свою очередь, на неделю отменила все занятия, объявив локаут, если говорить в терминах управления трудовыми ресурсами. Вместо формальных занятий на факультетах проходили свободные дискуссии. Объявление об одной такой не ограниченной по времени дискуссии «до последнего участника», проходившей 2 мая при участии профессора английского языка Эрика Бентли, известного антрополога Маргарет Мид, журналиста Мюррея Кемптона и других, читатель найдет в [1968].

Кампус превратился в фестиваль, место притяжения для радикалов и в какой-то мере туристическую достопримечательность. Туда уже приходили X. Рэп Браун[24] и Стоукли Кармайкл, чтобы поддержать чернокожих студентов из SAAS. У Феррис-Бут-Холл выступали Grateful Dead. Заглянул туда и Том Хейден, живший тогда в Ньюарке, и другие ветераны антивоенного движения. Между тем новый релиз Rolling Stones, «Street Fighting Man», лучше всего выражавший наши мечты и желания, обошел даже их хит «Lets Spend the Night Together».

Однажды вечером, когда мы сидели в штабе забастовочного комитета, Радд спросил, знает ли кто-нибудь, как выглядит Норман Мейлер. Я никогда не встречал Мейлера, хотя был на вечеринке в его удивительной многоуровневой квартире в Бруклин-Хайтс, устроенной его дочерью Сьюзи, студенткой Барнарда. Но я видел его на фотографиях в газетах и на телевидении и поэтому вызвался пойти в бар «Уэст-Энд» на углу Бродвея и 114-й улицы, чтобы сопровождать его в кампус. Мейлер, известный эгоист, любил, как говорится, тусовку, а благодаря бунтующим студентам кампус Колумбии определенно достиг этого статуса. «Марк Радд, это Норман Мейлер; мистер Мейлер, Марк Радд». Так я пересекся с этим литературным львом.

Фестивальная атмосфера держалась до очередного «Оккупай Гамильтон-Холл» и второй вспышки протестов 22 мая[25]. Предвидя вторжение полиции в кампус, мы построили баррикады из полицейских заграждений на входах в кампус со стороны 116-й улицы у Амстердам-авеню и Бродвея. С наступлением темноты полиция начала разбирать баррикады и медленно наступать на плотную толпу на улице. Как я оказался в первых рядах толпы, стоящей перед Амстердам-авеню, не знаю, но я столкнулся с некоторыми реально грозными на вид парнями из Тактического городского патруля (TPF). Что плохо, мои товарищи из толпы позади что-то швыряли в копов (кирпичи? брусчатку?). «Зря они это делают», – сказал я себе, и, может быть, даже вслух. А затем в одно мгновение полицейские подняли дубинки и опустили их на спины и головы протестующих. Толпа качнулась назад. Я отступал вместе со всеми почти до самого конца Бродвея, но, увидев полицейского, избивающего беззащитного протестующего на Колледж-Уолк, я крикнул: «Эй, не имеешь права, так нельзя!» – или что-то такое же нелепое. В этот момент тяжелая дубинка опустилась мне сзади на голову. Я рухнул на землю и проснулся в больнице Св. Луки с раной, на которую потребовалось наложить двадцать три шва.

На всем протяжении беспорядков я старался держать родителей в курсе. Мама скрывала свое беспокойство под такими фразами, как: «Ну, Льюис, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь». Папа, который критиковал «новых левых» за то, что он называл отсутствием дисциплины, тем не менее сразу же вошел в родительскую группу поддержки. Там он нашел родственную душу: Лео Гурвица, режиссера-документалиста, чья приверженность борьбе с расизмом и фашизмом в 1930-х и 1940-х послужила причиной занесения в печально известные черные списки 1950-х и начала 1960-х годов. Родители, среди прочего, собирали деньги для юридической защиты студентов, обвиняемых во всем: от умышленного нанесения ущерба университетскому имуществу до развязывания беспорядков. Я не хочу минимизировать напряженность в отношениях между новыми и старыми левыми, что стало важной темой для 1960-х годов. Тем не менее, как видно из этого небольшого примера, общий язык всегда можно найти. Папа встряхнулся и пробудился к действию не только ради меня, но и ради общего дела, частью которого я стал. Я гордился им за это. Думаю, он тоже гордился мной.

Несколько мрачное празднование пятидесятой годовщины протестов в Колумбии не обошлось без замечаний об их расовой составляющей, в частности о том, как средства массовой информации склонялись к преуменьшению роли SAAS и преувеличивали роль SDS, состоявшей преимущественно из белых. Несколько бывших протестующих из белых признавались в «смешанных чувствах» по поводу их изгнания из Гамильтон-Холла прежними черными товарищами [Schuessler 2018; Katz 2018]. Я собаку съел в деле борьбы за интеграцию в кампусе, для которой характерно было межрасовое сотрудничество, и я бы тоже был недоволен. Сегодня я смотрю на это совсем по-другому. Благодаря их связям – реальным или воображаемым, не имеет значения – с Гарлемом SAAS взяла верх. Потому и администрация университета, и полиция с большой осторожностью относились к темнокожим студентам[26]. У нас, белых студентов, таких сторонников не было, разве только наша белая кожа, да и на эту привилегию в тех обстоятельствах внимания не обращали. Действительно, будучи ура-патриотами, нападавшие на студентов, выступавших против войны, на Уолл-стрит в мае 1970 года полицейские, вполне возможно, избивали нас как отступников от своей классовой принадлежности именно из-за того, что мы были белыми[27].

Таким образом, мои размышления о «Колумбии-68» проистекают как из периодически возрождающейся активной памяти, так и из моего стремления профессионального историка реконструировать и анализировать прошлое. Я хотел бы остановиться на минутку, чтобы припомнить более широкий, глобальный контекст. Мы, протестующие студенты, знали тогда, что являемся частью всемирного движения против империализма, милитаризма и бюрократического диктата. Мы чувствовали солидарность не только с вьетнамскими крестьянами, сражавшимися против американских агрессоров, но и с «Черными пантерами» (к чьей риторике мы частично прибегали); с молодыми людьми в Праге, которые стремились к «социализму с человеческим лицом»; с членами германского SDS (Sozialistische Deutsche Studentenbund, или Социалистического союза немецких студентов), который сыграл ведущую роль во «внепарламентской оппозиции» в широкой коалиции, управлявшей тогда Западной Германией; с протестующими студентами и рабочими во Франции; и в некоторых случаях даже с участниками культурной революции в Китае, размахивавшими своими «маленькими красными книжками»[28]. Все мы так или иначе были вовлечены в действия, которые считали революционными, и, несмотря на различия в идеологии и иных ключевых моментах, считали себя частью одной и той же революции, которая вот-вот произойдет.

Нескольких лет не прошло, как стала понятна иллюзорность этих ожиданий. Тем не менее, я бы сказал, иллюзии необходимы для любых революционных потрясений, это суть революций, и поэтому так обычны фразы «неистовые