переводили на английский его длинные ответы на французском. Я написал курсовую работу на тему «Коллективный субъект и товарный фетишизм в марксистской мысли», опираясь на некоторые работы Маркса, дополненные Георгом Лихтхеймом и «Основными течениями в социологии» Арона[38]. За курс я получил четверку, может быть, слишком щедрую оценку. Поскольку гольдмановская версия социологии звучала на языке – с сильной примесью Декарта к тому же, – который мне было трудно понять и принять[39]. История, полагал я, позволяет мне говорить своим собственным голосом, даже когда я вступаю в диалог с голосами из прошлого.

Здесь стоит уточнить, что я подразумеваю под «своим собственным голосом». Я имею в виду именно поиск связей с «голосами из прошлого». Выход за пределы собственного опыта в пространстве настоящего, в котором вы присутствуете, кажется – и, насколько я помню, всегда казалось, – наилучшим способом преодолеть свою смертность. Связь с людьми, которые были до нас, – их артефактами, их культурой, их словами, – радикально расширяет наше представление о том, кто мы такие и на что мы способны. История как наука, как я начал считать, уже будучи студентом, способна на это лучше, чем что-либо иное. Теперь я мог бы добавить, что антропология и великая художественная литература тоже обладают такими возможностями.

Фото, сделанное в Колумбийском университете. “Newsweek”, 15 июня 1970 года. Я справа. Фото Бернарда Готфрида

По мере того как я обретал собственный голос, постепенно и мучительно обретало зрелость мое «я». К лету 69-го мои письма Джинне были заполнены новостями о репрессиях против «Черных пантер» и внутренних распрях в SDS («Они в полной заднице, и это только начало»). «Многие из моих друзей по университету сейчас отбывают 30-дневный срок», – добавил я, вероятно, имея в виду Стю Гедала и немного преувеличивая. Также я упомянул «гребаную “четверку”», которую мне поставил Северин Бялера по курсу коммунистической политики, «курсу с устным экзаменом… ублюдок!». Значит, я все-таки волновался об оценках.

1 июня 1970 года Колумбийский университет чествовал нескольких ученых и одного назначенца президента Ричарда Никсона, Артура Бернса, руководителя Федерального резерва. Несколько сотен выпускников в знак протеста покинули церемонию вручения дипломов и провели свою собственную, потому что президент Эндрю Кордье отклонил просьбу о включении в число ораторов историка из Бостонского университета и антивоенного активиста Говарда Зинна, защитившего диссертацию в Университете Колумбии в 1958 году[40].

Я попал в кадр фотографа из «Newsweek» в начале альтернативной церемонии.

Глава 3

Оксфорд и Москва

Лето 1970 года я провел в Западной Европе с Мелейн, своей девушкой из Барнард-колледжа, с которой я познакомился в классе Джозефа Ротшильда. С другой парой из колледжа, Ричем и Бобби Полтон, мы отлично провели полтора месяца: катались на их почти новом «фольксвагене-1600» по Франции, Италии, Швейцарии и Испании, ночевали в хостелах и сполна отдавали в каждом местечке дань местным красотам и кулинарии[41]. Потом мы с Мелейн поехали в Израиль, где она должна была поступить в Еврейский университет в Иерусалиме, и после нескольких неловких недель, проведенных в стране, которую я не понимал и не любил, я улетел в Лондон, чтобы за несколько дней отойти от поездки, прежде чем сесть на уютный английский поезд до Оксфорда.

Пока мы открывали для себя Европу, скончался Джордж Селл, дирижер Кливлендского оркестра, один из титанов классической музыки. Поскольку в своих музыкальных пристрастиях я тогда перешел от рока к классике, меня буквально приводили в восторг записи Селла с симфониями и фортепианными концертами Моцарта. На последнем курсе Колумбийского университета я отправился в Кливленд, где Мелейн хотела представить меня своим родителям, и там я побывал на выступлении оркестра Селла в Северанс-Холле. Так что оркестр и его дирижер связаны у меня с тем, что было, увы, по крайней мере для меня, платоническим студенческим романом. Смерти Селла суждено было стать предзнаменованием. Примерно через три месяца после начала учебы в Оксфорде Мелейн приехала меня проведать и казалась какой-то сдержанно холодной. В одном из писем после возвращения в Израиль она написала, что встретила кого-то в группе иврита, и на этом наши отношения – достаточно серьезные, чтобы даже внушить мысли о браке, – закончились.

Мой приезд в Лондон совпал с уходом другой музыкальной легенды. 18 сентября 1970 года Джимми Хендрикс умер от передозировки в своей квартире в Ноттинг-Хилле, всего в двух милях к северу от Эрлз-Корта, где я проводил ночи. Гибель Хендрикса казалась отголоском той американской жизни, которую я оставил позади. Его уход, да еще лекция польского философа в изгнании Лешека Колаковского (1927-2009) о пороках коммунизма – вот и все, что осталось в памяти от тех первых дней в Колледже Св. Антония, главном оксфордском заведении по регионалистике. Намереваясь специализироваться в советологии, я присоединился к разнородной группе молодых ученых из Израиля, Индии, Австралии и Англии. Среди них были Габи Городецкий, Марк Харрисон и Мадхаван Палат, которые оставались моими друзьями еще долго после того, как мы все сделали карьеру в истории и экономике в самых разных уголках мира. Марк и Мадхаван уже имели дело с оксбриджским подходом к высшему образованию, где на семинарах каждый студент защищает написанную работу перед тьютором, который назначает тему. Ни у Габи, ни у меня такого опыта не было. Я посещал некоторые лекции для студентов бакалавриата, но исключительно на добровольной основе, и обнаружил, что оно того не стоит. Оказалось, что ядро подготовки выпускников в Оксфорде состоит из серии лекций или семинаров, организованных различными центрами и проводимых как местными самородками, так и гостями, нередко зарубежными.

На первом курсе я жил в доме 5 на Винчестер-роуд, улице трехэтажных домишек. Те, что на западной стороне улицы, примыкают к территории колледжа. На первом этаже, помимо моей однушки, были квартиры Джорджа Бергстрома и Джоанны Де Гроот. Джорджа отличало то добродушие, что характерно для американцев за границей; это мне показалось привлекательным и перевесило все различия в наших политических взглядах (или, скорее, то, что в его случае было безразличием к политике). Джоанна и ее младшая сестра Люси, которая тогда училась в другом оксфордском колледже, разделяли мои политические взгляды. Джоанна в будущем станет одним из ведущих британских экспертов по истории Ирана, а также активистом Союза университетов и колледжей. Миссис Аллардис, прямая, лишенная всяких сантиментов шотландка, служила в нашем здании «дозорным», что означало, среди прочего, что она заправляла наши кровати и содержала в порядке наши комнаты (и