студенческие годы в Колумбии, я играл в теннис с Ирвом. Он отвез меня на какие-то корты в Квинсе и, к моему ужасу, легко разгромил.

В «Тохони» я был тренером по теннису. Это значило бесконечно подавать мячи, подметать, поливать, уплотнять, по-всякому ухаживать за кортом, а в хорошие дни – играть с Александром (Сэнди) Мейклджоном. Сэнди был несколькими годами старше меня и намного лучше как теннисист, был сдержанным, бесстрастным, за исключением случаев, когда он находил что-то смешное, и тогда из его губ раздавался отрывистый смешок. Я его просто боготворил. Дедушка Сэнди, в честь которого его назвали, был философом и активным сторонником свободы слова. В 1949 году, в год моего рождения, он скрестил мечи с бывшим троцкистом Сидни Хуком в «литературном поединке», опубликованном в «Нью-Йорк Таймс». Александр Мейклджон отстаивал право коммунистов преподавать в государственных школах [Meiklejohn 1964: 41][21].

Глава 2

«Революционер или ученый?»

Я поступил в Колумбийский университет, потому что не попал в Амхерст. Почему Амхерст? Потому что дедушка Сэнди десятилетиями раньше был там ректором; потому что там преподавал Генри Стил Коммаджер[22], уважаемый американский историк, о котором я был наслышан; но также и потому, что он имел высокую репутацию среди небольших гуманитарных колледжей. Я так хотел поехать туда, что убедил отца отвезти меня в кампус (тогда подобная практика была не такой распространенной, как сейчас). Он очень любил поэзию Эмили Дикинсон, любил ее дом. Колледж был именно таким, как я представлял. Система квот могла мне помешать – слишком много нью-йоркских детей претендовали на поступление.

Почему Колумбия? Однажды вечером на семейном собрании в квартире бабушки Сэди в Бронксе муж моей кузины Мэрилин, Мел Шварц, спросил меня о колледжах, куда я подал заявление. Рубели проводили такие встречи примерно каждые полгода или около того, чтобы обсудить общие вопросы. Помню, что чаще всего обсуждали, кто будет ухаживать за могилой бабы Дрейжи в Квинсе. Обычно я заходил в гостиную, где все собирались, выходил, бродил там и тут, прежде чем отключиться – от скуки –  в спальне. В тот конкретный вечер, – должно быть, это было в начале сезона подачи заявлений, – я упомянул Амхерст и пару других колледжей. «А как насчет Колумбии?» – спросил Мел, который был там на физическом факультете. Ну что ж, почему бы и нет, подумал я.

Институт семейных встреч являлся одной из инвестиций евреев-иммигрантов первого и второго поколения из Восточной Европы, направленных на максимизацию их социального капитала. Кто знает, сколько было обговорено дешевых или беспроцентных ссуд, сколько получено бесплатных консультаций и заключено соглашений для объединения ресурсов членов расширенной семьи? Мел, который получил Нобелевскую премию по физике в 1988 году, возможно, не был в состоянии помочь мне попасть в Колумбию, а просто подумал, что я должен подать заявление, направил меня на этот путь. Итак, удача мне улыбнулась, но от брата я отдалился. Стиви поступил в колледж в Квинсе, вскоре вылетел оттуда, потому что первый год провел в джаз-клубах в Манхэттене, а затем поступил в небольшой колледж в юго-восточном Огайо, откуда его тоже едва не исключили, когда декан узнал, что они с тогдашней его подружкой (и будущей женой) провели ночь в его комнате в общежитии; или, по крайней мере, так сообщают семейные предания.

Как отец мог позволить себе отправить меня в Колумбию, остается загадкой. Безусловно, стоимость обучения опередила инфляцию на десятилетия, но тем не менее 1900 долларов за обучение в Колумбийском университете в 1966 году – это сейчас, в 2018 году, 14 729 долларов [Tuition 1967]. Несмотря на то что папа дал мне понять, что я должен зарабатывать деньги летом и взять на себя полную ответственность за финансирование своего образования после колледжа, мне было неловко, что он покрывает расходы на обучение за четыре года. В 1999 году мой старший сын Сэми поступил в Нью-Йоркский университет, в то время почти самый дорогой университет в стране, и сказал мне, что хочет поступить туда гораздо больше, чем в более дешевый, но все же отличный Мичиганский. Когда я ответил, что не понимаю, как мы можем себе это позволить, этот обычно сдержанный молодой человек расплакался, и в этот момент мое сопротивление рухнуло. Полагаю, мне удалось сделать все так, как в свое время сделал папа.

Я приехал в Колумбию осенью 1966 года, стремясь показать, что я там свой, или, другими словами, что мозги у меня есть. Проблема в том, что так считало большинство первокурсников. Ничто так не прояснило разницу между школой и университетом, как тройка, которую я получил у профессора Майкла Розенталя за сочинение, которое я написал в его классе по английскому, о чем-то вроде «смысла мужества». Я посвятил большую часть эссе «Человеку из Ла Манчи», бродвейской музыкальной адаптации «Дон Кихота» Мигеля Сервантеса, сделанной в 1965 году, которую я видел в старших классах. То, с каким высокомерным презрением Розенталь отнесся к бродвейскому мюзиклу, меня поразило. Только один студент тогда получил пятерку, что, разумеется, гарантировало, что остальные его возненавидели.

В тот год я играл в теннис в университетской команде первокурсников. Я был не очень хорош и потому отлично вписался в нашу посредственную команду. Мы в основном играли против подготовительных школ, чья золотая молодежь обычно нас побеждала. Помимо тенниса я играл в театральном кружке вместе со своим одноклассником Герритом Грэмом[23], который в следующем году появится с Робертом Де Ниро в «Приветствиях» Брайана Де Пальмы. Раз в неделю я ездил на автобусе в Гарлем, занимаясь репетиторством с четвероклассником, и каждую свободную минуту просиживал в учебных комнатах общежития Фернальд-Холл, где читал и писал конспекты по современной цивилизации, искусствознанию, гуманитарным наукам, географии-геологии, французскому и проклятому английскому Розенталя. В июне, после окончания первого курса и до того, как я отправился проводить тренировки по теннису в «Тохони», я съездил к брату и невестке в Чеви Чейз, штат Мэриленд. Они жили в доме, принадлежавшем дантисту, у которого работала Бобби, в то время как Стив (уже не Стиви) получил степень магистра по африканским исследованиям в Американском университете. Будучи там, я смотрел по телевизору дебаты в ООН по поводу Шестидневной войны, восхищаясь замечаниями советского посла – не столько их содержанием, сколько звучанием русского языка: «советская делегация», «израильская агрессия»… Голос Николая Федоренко до сих пор звучит в моей голове.

Не помню, что побудило Стива сосредоточиться на Африке, но его интерес не распространялся на изучение хоть