Мадам выглядела совершенно расстроенной и неприкрытымхамством дочери, и тем, что не может предложить мне единственное, на ее взгляд,приемлемое решение. То есть она это решение видит, но произнести вслух у нееязык не поворачивается. Что ж, это ее украшает.

Ума маловато, но совесть все-таки есть.

- Ника… - робко начала она и запнулась.

Придется помочь, ведь другого выхода я тоже не вижу, амальца жалко, он же не виноват, что его жизнь сложилась так коряво.

- Конечно, Наталья Сергеевна, Патрик будет жить в моейкомнате, пока не приучится к лотку. Вы не беспокойтесь, ковры не пострадают.

- Спасибо, Ника, - облегченно вздохнула Наталья.

Так мы с Патриком оказались вдвоем в моей маленькойкомнатке. Нет, втроем, потому что вместе с котенком в бывший Адочкин кабинетперекочевал и кошачий лоток, наполненный "Катсаном". Лоток япосчитала за отдельную единицу, ибо он в силу своих размеров съел значительнуючасть и без того небогатого пространства, свободного от дивана, книг иписьменного стола с компьютером. А ведь еще нужно было пристроить мисочки дляводы и корма.

Через пару дней нас стало четверо: к котенку и лоткуприбавился запах. А с проветриванием большие проблемы комната настолько мала ивсе предметы в ней находятся так близко друг от друга, что Патрику даже в стольюном возрасте и мелком калибре не составляло труда добраться до подоконника,куда его постоянно толкало вполне естественное любопытство. Открывать окноможно было только в моем присутствии, а учитывая объем работы по дому,присутствия этого было совсем не много.

Так мы и жили с найденышем. Я засовывала ему в ушки ватныетурундочки, смоченные в лекарстве, а в попку - лечебные свечки, мазала мазями иделала уколы, дважды в день отмывала в ванной полиэтилен, которым укрыла повозможности максимальное пространство, возилась с хлоркой, ибо, как известно,кошки очень любят писать как раз туда, где пахнет их мочой. Улучив час-полтора,я неотлучно сидела в кабинете, зорко наблюдая за Патриком. Как только мнеказалось, что он прилаживается к реализации насущной физиологическойпотребности, я, аки коршун, бросалась к нему, хватала и сажала в лоток Спать вэти дни я совсем не могла, мне все казалось, что стоит мне задремать, каккотенок тут же запрыгнет на постель и использует ее вместо туалета. Я бдила иловила момент. От запаха подташнивало и болела голова.

От чувства собственной униженности и от жалости к Патрикуболело сердце. В какой-то момент я поняла, что мы с ним удивительно схожи: обаоказались бездомными и никому не нужными.

Это открытие так потрясло меня, что я, здравая и несклоннаяк излишнему романтизму тридцатишестилетняя баба, не уследила за собой, расплакаласьи заговорила с Патриком вслух:

- Так получилось, малыш, что в этом доме ты никому ненужен, Алена принесла тебя под влиянием порыва, Наталья разрешила тебяоставить, потому что была в хорошем настроении, а в сущности, всем на тебянаплевать, никто тобой заниматься не хочет, никто тебя не любит, простовышвырнуть рука не поднимается. От тебя одни проблемы, ты гадишь во всех углахи на всех поверхностях, с тобой нужно возиться, тебя нужно лечить ивоспитывать. А никто не хочет. И я такая же, как ты. Меня бросил муж, которогоя люблю, и я в этом городе осталась бездомной, безденежной и никому не нужной.Никто не станет возиться со мной, чтобы вытащить меня из ямы.

Только я сама могу себе помочь, чтобы выкарабкаться.

И ты тоже должен сам себе помогать, если хочешь остатьсяздесь и всегда иметь крышу над головой и еду Понял? Ты должен быстрее научитьсяходить в лоточек, тогда тебя выпустят из этой конуры и разрешат бегать по всейквартире. Ты должен скорее выздороветь, чтобы все твои болячки зажили и чтобыникто не брезговал брать тебя в руки. Тогда тебя будут тискать, ласкать илюбить. Понял?

Сама- то я, имея за плечами десять лет медицинской практики,брезгливой не была, но, кроме меня, к Патрику действительно никто неприкасался. Вот и сейчас я тихонько рыдала, уткнувшись лицом в его реденькую,противно пахнущую противолишайной мазью шерстку. И знаете, что самоеудивительное? Мне показалось, он меня понял. Я всегда знала, что кошки-существа космические, они получают информацию из пространства, и пространствомоей конурки, видимо, было в тот момент так переполнено отчаянием, тоской ипечалью, что не почувствовать их котенок не мог. Он лизнул меня в глаз ипринялся деловито выбираться из моих мокрых от слез рук.

Соскочил с колен на пол и медленно, неуверенно пошел клотку. Занес одну лапку над бортиком, оглянулся, и в его невнятного пока ещецвета глазах я отчетливо увидела вопрос: "Ты это имела в виду? Ты этого отменя добиваешься? Я ЭТО должен сделать, чтобы меня выпустили на простор?"

Наверное, мне показалось. Никакого вопроса не было, простоимел место переход количества повторяющихся эпизодов в качество запоминания. Язамерла, боясь пошевелиться и спугнуть правильное намерение Патрик еще немногопостоял в задумчивости, потом занес себя в лоток и сделал все как полагается.За что был тут же расцелован и угощен вкусной французской витаминной таблеткойв форме сердечка, позаимствованной мною втихаря из пакета, предназначенногоисключительно для высокородной мадемуазель Кассандры. Еще не хватало этому плебеюпокупать дорогие витамины!

Это не мои слова, так сказала Мадам.

Еще почти месяц ушел на то, чтобы окончательно закрепитьнавык, долечить болячки и заставить Патрика твердо запомнить два словасобственное имя и "нельзя".

После чего я заявила Мадам, что несчастное животное можновыпускать в люди.

Его выпустили. Патрик оказался злопамятным. Ни Алена, ниМадам для него больше не существовали. Видимо, в свое время он все-таки считализ пространства информацию о том, как они пытались отделаться от забот о нем.Признавал он только Старого Хозяина, Дениса и Великого Слепца, от которых ниразу не слышал в свой адрес худого слова. Ну и меня, само собой. Причемпризнание это выражалось совершенно по-разному. Например, он запрыгивал наколени к Николаю Григорьевичу, распластывался на его груди, прижималсямордочкой к его шее и блаженно урчал. Делал он это всегда по собственнойинициативе, а вот к Гомеру он никогда сам не лез, но, если тот брал его наруки, послушно сидел и позволял себя гладить. Денис, которому с самого началабыло наплевать на больного приблудного котенка и который в силу полногоравнодушия в бурных обсуждениях его судьбы участия не принимал, против ожиданийпроникся к выздоровевшему Патрику симпатией и вместе с ним играл на своемкомпьютере. То есть играл Денис, а Патрик сидел на столе рядом с экраном,завороженно глядя на цветных мышек и рыбок, спасающихся от удавов и прочихохотников, и пытался их поймать.

Денис уже давно, как вы понимаете, вышел из того возраста,когда играют в "мышек и рыбок", его интересовали совсем другиеигрушки, с войной, самолетами, гранатометами и пистолетами, но к войне котенокбыл безразличен, а мышек любил, и великовозрастный Денис шел на уступки, чтобыразвлечь маленького дружка. До того как заняться "стрелялкой", онминут двадцать гонял по экрану мышек и рыбок, на радость Патрику, после чегоблагодарный Патрик забирался к нему на широкое плечо и засыпал, измученныйвпечатлениями, то и дело принимаясь сонно нализывать шею или ухо своего БольшогоБрата. Денис таял от умиления и целовал млеющего от счастья котенка в нос. НиАлене, ни Наталье этого не позволялось, при любой их попытке изобразить любовьк меньшему нашему брату он вырывался, царапался и шипел Надобно заметить, что,когда болячки прошли, а шерстка стала густой и шелковистой, котик сталпользоваться у дам большим успехом, они то и дело норовили потискать его илиприласкать, но безуспешно. Памятливый и принципиальный, он и не собирался ихпрощать А ко мне он приходил спать Если дверь в кабинет оказывалась закрытой,Патрик вставал на задние лапки и начинал передними исступленно скрести этунесчастную дверь, ломясь ко мне в комнату, как внезапно вернувшийся изкомандировки ревнивый муж, которому почему-то не открывают. Он терпеливо ждал,когда я улягусь, запрыгивал на диван и устраивался у меня на голове.