Аргумент этот, однако, противоречит сам себе, посколь-ку способность вещи получать и обрабатывать обратную связь подразумевает, что эта вещь уже есть нечто большее, чем то, что она делает в данный момент; вос-приимчивость есть форма возможности, и поэтому она опирается на возражение Аристотеля, даже если одновременно стремится его опровергнуть. Из этих соображений ясно, что в вещах должен наличествовать некий излишек, ко-торый одновременно будет глубже их следствий и поверхностнее их составных частей. Вещь подры-ваемая и вещь надрываемая не есть она сама. Не яв-ляется вещь и двойным сочетанием того, из чего она состоит, и того, что она делает, распространенная стратегия, именуемая мной «двойным срывом» (47). Например, им оперируют естественные науки, когда говорят, что природа со-стоит из мельчайших предельных составных частей (подрыв) и в то же время познаваема при помощи математики (надрыв). Таким образом, мы предполагаем, что сами по себе независимые объекты стерты с картины как не-ясные и избыточные.

Это подводит нас к границам обсуждения выдвинутой ООО неконвенциональной идеи объекта. В повсе-дневной речи слово «объект» часто имеет оттенок че-го-то физического, твердого, прочного, нечеловеческого или совершенно неодушевленного. В ООО «объект», на-против, означает попросту все, что не может быть све-дено либо возведено к чему-либо, то есть все, что пре-вышает сумму своих составных частей, но не превышает суммы своих последствий для окружающего мира. Здесь могут быть полезны некоторые примеры. Пред-ставьте, что кто-то спрашивает нас, как мы можем узнать, какие объекты реальны, а какие — нет. Как, к примеру, мы можем по-нять, что следующий составной «объект» не реален: Лиссабонское землетрясение 1755 года плюс детектив-ный роман Дэшила Хэммета «Мальтийский сокол» плюс пакет жевательных мармеладок плюс пятерка самых высоких владельцев японского паспорта. На самом деле мы ни-когда не можем знать наверняка, хотя на первый взгляд данный ассамбляж не выглядит многообещающим слу-чаем для реальности. Почему так? Потому что он кажется либо «подорванным» собранием плохо друг другу подходя-щих частей, которые едва ли произведут что-либо единое, либо надорванным ad hoc ассамбляжем, кото-рый может произвести одноразовый акцидентальный эффект в какой- нибудь истории или шутке. Тем не менее мы никогда не можем быть полностью уверены в том, какие объек-ты существуют, а какие являются лишь плодами наших техник подрыва и надрыва. Мы никогда не сможем узнать на-верняка, существовали ли на самом деле такие вещи, как «заговор с целью убийства президента Кеннеди», «истребивший динозавров юкатанский астероид» или «первый ребенок, чьими родителями были неандерталец и homo sapiens». У нас отсутствует прямой доступ к миру, который мог бы постоянно устанавливать суще-ствование этих объектов или даже их гораздо более простых вариантов, по той простой причине, что не существует непосредственного познания чего-либо. Это высказывание мотивировано не каким-либо видом скептицизма или ненависти к разуму, но получено из постоянно повторяе-мых Сократом утверждений о том, что он ничего не знает и никогда не был никому учителем. Будет ошибкой ду-мать, что если Сократ не обладает знаниями, то един-ственной этому альтернативой будет его полное невеже-ство: это ложная альтернатива, продвигаемая его врагами- софистами и сегодня обычно из-вестная под именем «парадокса Менона» (48).

Это возвращает нас назад к возражению моего друга Деланды, который объявил, что у него «нет ясного понимания того, почему Харман ре-шил уцепиться за объекты», игнорируя при этом события. Это утвер-ждение Деланда частично воспроизводит в нашем новом не-давно опубликованном диалоге (49). В современной философии термин «событие» отсылает к весьма специфическому происшествию, часто подразумевающему, что его составляющие не имеют определенного незави-симого существования за его пределами. К примеру, можно было бы утверждать, что The Beatles были «событи-ем» и что в действительности невозможно говорить о Джоне, По-ле, Джордже и Ринго как о независимых сущностях до группы, учитывая, насколько драматически изменились их жизни после ее возникновения. Но, согласно тому взгляду на вещи, которым пользуется ООО, это абсурд. Напротив, каждый из четырех членов группы был объектом до своего к ней присоединения, и группа как целое — тоже объект (способный пережить уход по крайней мере двух участников до появления Ринго). Тот факт, что группа может производить мощное обратное воздействие на своих участников, не означает, что последние не суще-ствовали до «события» «Битлз». Именно так могли бы рассуж-дать оппоненты ООО вроде Карен Барад, учитывая ее интересное, но ничем не подкрепленное утверждение, что участники отношения не существуют до его возникновения (50). В более общем плане каждое ре-альное событие для ООО — это тоже реальный объект. Едва ли важно, что каждое событие имеет большое чис-ло составных частей, так как то же самое относится и к любому объек-ту: многое происходит во время урагана, но многое про-исходит и в неподвижной песчинке. События по своей природе также не живут меньше объектов. Существуют долговременные физические объекты вроде пульсаров и гранита, но есть и краткосрочные вроде мух-однодневок или искусственных химических элементов с высоким положением в периодической таблице. По тому же принципу происходят кратковременные события, такие как стометровый забег или два обменивающихся взгля-дами человека, но также и длительные: правление бри-танских королев Виктории и Елизаветы II либо звездная эра Вселенной. По этой причине большая или меньшая длительность не является достаточным критерием для рассортировки вещей по кучкам: в одну под на-званием «объекты», а в другую под названием «события».

Повторюсь, единственным необходимым критерием для объекта в ООО является невозможность его редук-ции в обоих направлениях: объект — это больше, чем его части, и меньше, чем его последствия. Как мы видели, это не значит, что всегда легко определить, соответствует ли тот или иной кандидат на объектность данным критериям. Во время президентской кампании 2008 года в США ходило много разговоров о влиятельной группе, именуемой «футбольными мамочками»: это женщины из пригородов с детьми, с образованием выше среднего, с либеральными взглядами на общество, но склонные к поддержке жесткой политики в сфере национальной обороны. Проиграл ли Джон Маккейн выборы Бараку Обаме потому, что не смог заручиться достаточной поддержкой этих футбольных мамочек? Можем ли мы хотя бы быть уверены в том, что подобная группа когда-либо существовала хоть в каком-то осмысленном виде? Не существует способа знать наверняка, а также когда-либо быть уверенным в том, что наш супруг —это не правительственный агент, нанятый для того, чтобы за нами следить, как по некоторым сообщениям время от времени случалось в бывшей Восточной Германии. Мы можем обладать лишь разумной уверенностью, что определенные убеждения ложны, что существуют методы, помогающие нам с высокой степенью достоверности отделять объекты от псевдообъектов: некоторые из них — знакомые и давно применяющиеся методы, другие взяты из самой ООО.

Перед тем как перейти к завершению этой главы, будет полезно ввести термин «плоская онтология». Выше уже отмечалось, что онтология — это ветвь философии, имеющая дело с предельными вопросами о том, что такое реальность и вещи в ней. ООО использует данный термин в том же смысле, что и Деланда, отсылая к онтологии, которая исходнорассматривает все объекты одинаково, а не предполагает заранее, что разные типы объектов требуют совершенно разных онтологий. Заметьте, что современная философия (от Декарта в 1600-е годы до Бадью и Жижека сегодня) категорически не является плоской, так как предполагает строгое разделение между человеческой мыслью с одной стороны и всем остальным — с другой. Наряду с Деландой плоскую онтологию продуктивно использовал Леви Брайант (51). Этот термин ранее использовался британским философом науки Роем Бхаскаром, хотя и в прямо противоположном смысле (52). Как бы то ни было, ООО использует термин «плоская онтология» в позитивном смысле, как у Деланды, хотя следует также отметить, что ООО не считает плоскую онтологию абсолютным благом. Короче говоря, плоская онтология служит для фи-лософии хорошим стартом, но разочаровывающим финишем. К примеру, ранее в этой главе я приводил доводы в пользу того, что философия должна уметь говорить обо всем — о Шерлоке Холмсе, реальных людях и животных, химикатах, галлюцинациях, — не устраняя раньше времени некоторые из этих объектов и не ранжируя их нетерпеливо от более реальных к менее реальным. У нас могут быть предубеждения, заставляющие нас думать, что философия обязана иметь дело только с естественными, а не с искусственными объектами, которые должны быть отвергнуты по причине их нереальности. В этом, как и во многих других случаях, изначальная приверженность плоской онтологии есть полезный способ убедиться, что мы не зарылись в наши персональные предрассудки о том, что реально, а что — нет. И все же плоская онтология стала бы разочаровывающим завершением для любой философии. Если представить, что после пятидесяти лет философствования объектно-ориентированный мыслитель не сможет сказать ничего, кроме того, что «люди, животные, неодушевленная материя и вымышленные персонажи — все одинаково существуют», это будет означать, что никакого особого прогресса не случилось.