– Слишком торжественно для сей скромной твари, не находишь? Да и длинновато, пожалуй. Может быть… «демон-Му»?..

***

Покончив с ужином, четвёрка «гостей» достала из поясных мешочков небольшие, грязного цвета комки и принялась жевать их, кривясь и морщась, – впрочем, только поначалу: постепенно физиономии отъявленных бандюг разглаживались, наполняясь чем-то сродни добродушию, да и позы становились более расслабленными и непринуждёнными, если не сказать вальяжными. Предложили и Максуду, но тот отказался: в такой компании отнюдь не лишним будет сохранить ясность мышления и реакцию. Лётчик угощение принял, взглянул вопросительно на Максуда – тот пожал плечами: мол, делай как знаешь.

«Пусть попробует, – подумал Максуд с некоторым ехидством. – Узнает, наивный простофиля, что даже благо здесь не бывает сладким».

Лётчик повертел в руках плотно скатанный из листьев и смолы шарик, понюхал и осторожно положил в рот.

Что ему конкретно не понравилось? Да, вкус не ахти, как, впрочем, и у всего пригодного в пищу на Горе, однако эффект, вызываемый жвачкой, не так уж плох, даже в чём-то полезен. Лёгкое онемение тела не способно заглушить усталость и боль, однако мысли и переживания по поводу боли и усталости перестают донимать почти совсем. Хотя, пожалуй, всё зависит от дозы…

Лётчик харкал, плевался, промывал, не жалея воды, глотку и снова плевался и харкал. Неженка!

– Зачем вы это… употребляете?! – в итоге спросил он, истратив, наверное, дневной запас питья.

Разбойники лыбились. Максуд тоже не удержался от кривой ухмылки. Ничего, успеет ещё понять, что к чему, тогда и за уши не оттащишь.

– Так лучше… Так хорошо… – заторможенно прогундел Дырявый (он уже не стеснялся своего лица: опустил руки и пялился остановившимся взглядом на костёр).

– Эта штука… Как часто вы её жуёте? – не отставал Лётчик.

– Когда болит… – выдохнул Сосоний, главарь и единственный из шайки, у кого каким-то чудом сохранилось человеческое имя. – Здесь, – положил он ладонь на левую сторону груди, – и здесь, – его пальцы коснулись низкого лба, прямо над густым мазком сажи промеж бровей.

– А болит, бывает, даже во сне… – добавил Максуд.

– Вы не понимаете! – нахмурился Лётчик. – Рано или поздно, но это дерьмо обязательно сделает из ваших мозгов кашу!

– Каша – это хорошо, – мечтательно протянул Жердяй, поводив рукой там, где, по его мнению, должен был находиться раздувшийся от воображаемых харчей живот.

– Дерьмовую кашу!

– Да откуда ты взялся такой… наивный? – поднял на Лётчика мутный взгляд Жердяй, и вид у него был – словно докучливый олух самолично украл пищу, только что наполнявшую желудок бандита.

– Упал, – неохотно ответил Лётчик и не удержался, глянул коротко вверх, нахмурил брови.

– Э-э… С неба, что ли? – не понял Жердяй.

Лётчик не ответил – не желал, видно, теребить свежую рану. Оно и понятно… Но в глазах разбойников уже воспалился интерес.

– Ого! Ну и как там, на небе?

– Лучше, чем здесь.

– Да кто бы сомневался…

– И сложнее.

– Чем же?

– Думать надо. Принимать решения.

– Ну-у… – протянул Сосоний. – Здесь этот номер не пройдёт.

– Почему же, интересно? – удивился Лётчик.

– За нас уже приняты все возможные решения. И что мы такое есть, чтобы проявлять несогласие?

– О чём ты?

– Знамо о чём. О нём, – Сосоний, не поднимая головы, двинул бровями вверх, будто опасался, что любой его жест может быть замечен сверху. – Что мы есть, чтобы оспаривать волю самого Создателя? Он блюдёт свою паству и наказывает ослушников и смутьянов, как пастух наказывает каждого норовящего отбиться от стада козла. А уж доволен ты таким положением вещей или нет – твои проблемы.

– А ханку пожуёшь – и тех не будет, – хохотнув, добавил кто-то из банды.

Разбойники согласно закивали.

– Но откуда такая обречённость? Неужели так сложно взяться за ум? Неужели принять ответственность за свои поступки страшнее, чем влачить существование под вечно маячащим в небе занесённым для удара кнутом?

– Мы всего лишь люди, – пожал плечами Сосоний, – подверженные пороку твари, и хочешь не хочешь, а единственно страх перед Всевышним удерживает нас от окончательного грехопадения.

– От чего? – как будто не понял Лётчик.

– От грехопадения. Мы виноваты, греша против воли Его и тем самым отдаляясь от Бога. И за всё совершённое придётся заплатить… Разве ты не знаешь? – разглядел Сосоний сосредоточенно-внимательное лицо Лётчика. – Алчность, зависть, чревоугодие, уныние, гнев, скупость, вожделение… – принялся он перечислять, но осёкся, перехватив взгляд, направленный на его руки: засохшая после драки кровь так и осталась на них бурой шелушащейся коркой. – Наша вера… – Сосоний, казалось, потерял нить, – она… открывает глаза… на вину, на искупление… движет нами, указывая путь к прощению. – закончил он наконец, не в силах оторвать взгляда от собственных рук.

– Что вами движет, так это желание и – да, страх! – заговорил Лётчик. – Желание набить брюхо куском пожирнее и страх, что вы можете лишиться этого куска. Разве не так? И большая часть пороков ваших: алчность и скупость, вожделение и зависть, уныние и неверие в свои силы, – это лишь производные желания и страха. А потому не бойтесь голода: голод – это свобода. Но берегитесь самомнения, невежества и лени…

– Бойтесь, не бойтесь… – скривил физиономию Жердяй, – один хрен… – и сплюнул коричневой жижей. – Ничего нам не поделать ни с жизнью, ни со смертью, ни с тем, что после. А потому жить надо прямо сейчас. И брать надо сейчас – и брать всё!

– А я вот не боюсь! – рыкнул Угрюмый с вызовом, рьяно, даже вперёд подался – готов был тут же набить морду любому, кто оспорит его заявление. – И гадать тут нечего: не боишься – имеешь ты, а боишься – имеют тебя!

– Все боятся… и всех имеют… Сами знаете кто… – пробурчал Дырявый – так тихо и невнятно, что Угрюмый не разобрал его слов, иначе не миновать бы говоруну хорошей взбучки.

– Вот она, ваша настоящая вера! – Лётчик хлопнул ладонью по колену. – Что там, Сосоний, твои рассуждения о Боге и грехе! Всё предельно ясно и просто – настолько, что ни прибавить, ни убавить!

Сосоний обвёл тяжёлым взглядом свою разомлевшую шайку: Жердяй хмыкнул и опустил глаза, лицо его кривилось волнами пренебрежения и сарказма; Дырявый отвернулся от света, привычно доверив тени скрыть и лицо, и мысли; Угрюмый же, напротив, расправил плечи и скалился гордо. Лучше бы он этого не делал: слюна цвета свернувшейся крови потекла из уголков рта, и вкупе с изначально, мягко говоря, неприветливым выражением лица вид получился и вовсе зловещий.

– Ни прибавить, говоришь?.. – Сосоний остановил взгляд на Угрюмом. – Малая вера – мало Он лупит нас,