Бонарт напал снова. Кагыр парировал удар, сгорбился,прыгнул, ухватил противника за пояс, толкнул на стену, ударил коленом междуног. Бонарт схватил его за лицо, сильно саданул в висок оголовком меча, раз,другой, третий. Третий удар отшвырнул Кагыра. Он увидел розблеск клинка.Машинально парировал.

Слишком медленно.

* * *

Существовала строго соблюдаемая традиция рода Дыффинов:около покоящегося в замковом арсенале тела усопшего родственника все мужчинырода проводили сутки. Женщины же, собравшись в дальнем крыле замка, чтобы немешать мужчинам в их молчаливом предпохоронном бдении, не рассеивать их мысли ине нарушать сосредоточения, в это время рыдали и падали в обмороки. Когда ихприводили в себя, они вновь начинали всхлипывать и истерически рыдать. И dacapo.[59]

Eстерики и слезы даже у женщин, виковарских дворянок,считались неприятной бестактностью и бесчестием. Но у Дыффинов именно таковабыла традиция, и никто ее не отменял. И отменять не собирался.

Десятилетний Кагыр, младший брат павшего в Назаире илежащего сейчас в дворцовом арсенале Аиллиля, мужчиной считаться еще не мог.Его не допустили в собравшееся у открытого гроба мужское общество, не позволилисидеть и молчать вместе с дедушкой Груффыдом, отцом Кеаллахом, братом Дераном,а также кучей дядьев, родных и двоюродных братьев. Рыдать же и терять сознаниерядом с бабушкой, матерью, тремя сестрами и уймой тетушек и кузин ему,естественно, тоже дозволено не было. Вместе с прочими малолетнимиродственниками, прибывшими в Дарн Дыффа на панихиду, похороны и тризну, Кагырбездельничал и проказничал на стенах замка. И вел кулачные бои с теми, ктосчитал, что отважнейшими из отважных в боях за Назаир были именно их отцы истаршие братья, а вовсе не Аиллиль аэп Кеаллах.

— Кагыр! Иди сюда, сынок!

На галерее стояла Маур, мать Кагыра, и ее сестра, тетяКинеад вар Анагыд. Лицо матери было красным и настолько опухшим от слез, чтоКагыр прямо-таки испугался. Его потрясло, что даже столь красивую женщину, какего мать, плач мог превратить в такое чудовище. И он крепко-накрепко решил неплакать никогда-никогда.

— Помни, сынок, — зарыдала Маур, прижимаямальчугана к подолу так, что у него перехватило дыхание. — Запомни этотдень. Помни, кто лишил жизни твоего брата Аиллиля. Ты должен ненавидеть ихвсегда. Это сделали проклятые нордлинги. Твои враги, сыночек. Ты долженненавидеть их всегда, ненавидеть эту проклятую преступную нацию!

— Я буду их ненавидеть, мама, — пообещал Кагыр,немного удивленный. Во-первых, его брат Аиллиль пал в честном бою, достойной изавидной смертью бойца, так над чем же слезы лить? Во-вторых, не было секретом,что бабушка Эвива, мать Маур, была родом из нордлингов. Папе во гневе не разслучалось назвать бабушку «северной волчицей». Конечно, когда она не слышала.

Но коли теперь мать велит…

— Я буду их ненавидеть, — горячо поклялсяон. — Я их уже ненавижу! А когда вырасту большой и у меня будет настоящиймеч, то пойду на войну и головы им поотрубаю! Вот увидишь, мама!

Мама набрала воздуха в легкие и принялась рыдать с новойсилой. Тетя Кинеад поддержала.

Кагыр сжал кулаки и дрожал от ненависти. От ненависти к тем,кто обидел его маму, заставив ее стать такой некрасивой.

* * *

Удар Бонарта рассек ему висок, щеку, губу. Кагыр выпустилмеч и покачнулся, а охотник с полуоборота рубанул его между шеей и ключицей.Кагыр рухнул под ноги мраморной богине, и кровь, словно языческая жертва, омылацоколь статуи.

* * *

Загрохотало, пол задрожал под ногами, со стенного паноплиясо звоном свалился щит. По коридору ползли клубы ядовитого дыма. Цири отерлалицо. Светловолосая девушка тянула ее не хуже мельничного жернова.

— Быстрее… Бежим быстрее…

— Я не могу быстрее, — проговорила девушка и вдругтяжело повалилась на пол. Цири с ужасом увидела, как из-под ее набухшей штаниныначинает сочиться кровь и расти красная лужа.

Девушка была бледна как труп.

Цири упала на колени рядом с ней, стянула с нее шаль, потомпоясок, попыталась сделать перетягивающую повязку. Но рана была слишком велика.И слишком близко располагалась к паху. Кровь лилась не переставая.

Девушка схватила ее за руку. Пальцы были холодны как лед.

— Цири…

— Да?

— Я — Ангулема. Я не верила… Не верила, что мы тебяотыщем. Но я пошла за Геральтом… Потому что за ним нельзя не идти. Ты знаешь?

— Знаю. Таков уж он.

— Мы отыскали тебя. И спасли. А Фрингилья насмехаласьнад нами… Скажи мне…

— Помолчи, пожалуйста.

— Скажи… — Губы Ангулемы шевелились всемедленнее. — Скажи, ведь ты — королева… В Цинтре… Мы будем у тебя вмилости, правда? Ты сделаешь меня… графиней? Скажи, но не лги… Сделаешь? Ну,скажи!

— Помолчи. Береги силы.

Ангулема вздохнула, неожиданно наклонилась вперед и оперласьлбом о плечо Цири.

— Я знала… — сказала она совершенноотчетливо. — Знала, курва, что бордель в Туссенте был самой моей лучшейпридумкой, чтобы выжить…

Прошла долгая, очень долгая минута, прежде чем Цири поняла,что держит в объятиях мертвую девушку.

* * *

Она увидела его, увидела, как он приближается,сопровождаемый мертвыми взглядами поддерживающих арки алебастровых канефор. Инеожиданно поняла, что бегство невозможно, что от него нельзя убежать. Что ейпредстоит сразиться с ним. Она знала об этом.

Но страх перед ним все еще был слишком велик.

Она выхватила оружие. Клинок Ласточки тихо запел. Она зналаэто пение.

Она пятилась по широкому коридору, а он наступал на нее,держа меч обеими руками. Кровь стекала по лезвию, тяжелыми градинами падала сэфеса.

— Труп, — бросил он, переступая через телоАнгулемы. — Вот и хорошо. Тот мальчишка тоже готов.

Цири почувствовала, как ее охватывает отчаяние.Почувствовала, как пальцы до боли стискивают рукоять Ласточки.

Она пятилась.

— Ты обманула меня, — цедил Бонарт, следуя заней. — У парня не было медальона. Но внутренний голос говорит мне, чтоотыщется в замке и тот, у кого такой медальон есть. Отыщется где-то рядом сведьмой Йеннифэр. Старый Лео Бонарт даст голову на отсечение — отыщется. Нопервое дело — главное! — ты, змея! Прежде всего — ты. Ты и я. И нашеобручение.