к Германии; Бергсону было легче попытаться их переубедить[442]. Постепенно он уже стал не скрываясь появляться в обществе, выступал с лекциями, старался наладить контакты между Французской и Американской академиями. В марте – апреле 1917 г. он выступил с речами о войне в различных организациях, в том числе в Американском клубе в Вашингтоне, в Американской академии, в Обществе Франция – Америка в Нью-Йорке и др. В речах звучали мысли о том, что будущий мир должен соответствовать принципам Французской революции и представлениям американцев, базироваться на идеале индивидуального права и на «режиме права», то есть на организации, предполагающей и защищающей равные права всех стран. Такие функции могла бы, по мнению Бергсона, выполнить Лига наций[443].

Со второй дипломатической миссией Бергсон побывал в Америке в июне – сентябре 1918 г. На этот раз повод был следующий. Подписание 3 марта 1918 г. Брест-Литовского мира резко нарушило планы союзников и сильно изменило ситуацию на фронтах. «…Союзные правительства с зимы 1917–1918 гг. ожидали, после развала Восточного фронта, широкомасштабного немецкого наступления на Западном фронте. Французское правительство считало, что для противодействия этому предполагавшемуся наступлению нужно любой ценой вновь открыть Восточный фронт»[444]. Прекращение военных действий на Восточном фронте позволило германскому командованию сосредоточить основные силы на западном направлении. Бергсон так оценивал создавшееся положение: «…союзники приближались к пропасти» (р. 639). В начале июня 1918 г. перевес был на стороне немецких войск, которые удачно провели наступление и находились уже всего в 70 км от Парижа. В этих условиях Жорж Клемансо, премьер-министр Франции, решил вновь прибегнуть к помощи Бергсона, к его дипломатическим способностям и таланту убеждения: используя свои многочисленные знакомства в Вашингтоне и Нью-Йорке, которые еще больше расширились во время его последнего пребывания там, Бергсон мог попытаться убедить Вильсона в необходимости открытия Восточного фронта. На этот раз Бергсон отправлялся не один, а в сопровождении двух офицеров – майора-артиллериста запаса Ш. Гравье и капитана третьего ранга А. де Бреда: им было поручено снабжать Бергсона при необходимости информацией о России, Румынии и Восточном фронте, с которого они незадолго до того вернулись. Поскольку миссия вновь носила неофициальный характер (хотя на сей раз Бергсон обязан был открыто сообщать, что прибыл по поручению французского правительства), его помощники во время пребывания в Америке должны были жить в другом отеле, по возможности не появляться вместе с ним на людях.

Вот что рассказывает Бергсон о плане, с которым он ехал в США: «Сегодня, с такой дистанции во времени и пространстве, он кажется химерическим. Тогда он отнюдь не был таковым, и даже представлялся единственным и последним средством, поскольку наш фронт был почти разбит, враг избавился от России и никто не верил, что Америка способна достаточно быстро оказать нам помощь, которую она готовила. Речь шла о том, чтобы восстановить на востоке фронт, исчезновение которого позволило Людендорфу полностью перенести на запад усилия немецкой армии. С этой целью можно было бы обратиться к японцам. Разумеется, мы отнюдь не стали бы вмешиваться во внутренние дела России. Впрочем, Вильсон никогда и не принял бы идею подобного вмешательства» (р. 639). О деталях плана Бергсон подробнее не рассказывает, поскольку он сообщил об этом еще в 1928 г. своему ученику, вышеупомянутому Луи Оберу, и тот опубликовал эти сведения в прессе[445]. На них частично опирается Ф. Сулез, который тщательно исследовал архивные материалы, касающиеся данного вопроса, в том числе дневник, который вел в связи с этим Бергсон, и восстановил общую картину его миссии. Как известно, после подписания Брест-Литовского мира у Антанты существовали различные планы интервенции в Россию. Весной 1918 г. войска союзников высадились в Мурманске и Владивостоке, в августе – в Архангельске. План Бергсона, как показывает Сулез, тоже предполагал нечто подобное: он состоял в том, чтобы организовать вторжение в Россию с востока, поводом для чего могло бы послужить предоставление материальной помощи, которую затем потребовалось бы охранять, а это неминуемо привело бы к эксцессам и заставило бы большевиков, как считал Бергсон, выбирать между Германией и западными демократиями. Учитывалась и ситуация, сложившаяся в связи с начавшимся в конце мая 1918 г. мятежом чехословацкого корпуса[446]. Луи Обер так описывал данный план: «Следовало воспрепятствовать отправке на Западный фронт немецких дивизий, находившихся в России, возвращению немецких военнопленных и использованию [Германией] русских в качестве рабочей силы; следовало обеспечить военное снабжение союзников во Владивостоке, а прежде всего – нельзя было оставлять Германии Россию и Сибирь, весь этот континент с его продовольственными запасами и полезными ископаемыми… Вступление в Сибирь нескольких тысяч французов, англичан и американцев всколыхнуло бы огромные неиспользованные силы, прежде всего чехословацкий корпус… затем массу японцев, до тех пор остававшихся в стороне, которые, при отсутствии бдительности со стороны союзников, могли бы сблизиться с Германией, и, наконец, массу самого русского народа, нерешительную, загадочную…»[447] Однако американское правительство, несмотря на Брест-Литовский мир, было настроено не так антибольшевистски, как французское. Оно не собиралось препятствовать русской революции, а кроме того, опасалось территориальных притязаний Японии в Сибири.

В то время еще неясно было, как станет развиваться русская революция, каково будущее большевистского правительства; Бергсон в дневнике размышлял о том, что делать, если русский народ признает это правительство только потому, что не хочет больше воевать. Сулез отмечает, что в своих планах в отношении России Бергсон исходил исключительно из соображений патриотизма. Его интересовало только то, будет ли большевистское правительство вести войну против Германии. Это означало, по словам Сулеза, «приписывать народу, или, точнее, совокупности народов России очень ограниченную роль»[448]. Такую позицию несколько объясняет приведенный в книге Сулеза примечательный факт – одно из немногих сведений по поводу того, что было известно Бергсону о России. Еще в 1913 г., во время первой поездки в Америку, Бергсон в интервью одной из американских газет так ответил на вопрос о новых движениях в искусстве: «…хотя развитие философии не зависит от формы правления в стране, философия никогда не развивается свободно в условиях автократий. Россия достигла замечательных успехов в литературе. Она создала таких гениев, как Толстой, Тургенев, Достоевский, Горький и Андреев. Но философия там еще не дала чего-либо значительного…Россия достойна жалости. Ею правят сегодня на средневековый манер. Какой позор для России, что она отстает от Турции, Японии и даже Китая. Но изменения могут прийти внезапно, скорее, чем этого можно ожидать». Хотя нельзя не отметить прозорливость Бергсона, очевидно, что о философской жизни в России ему практически ничего не было известно. Россия ничего не представляла для него как философа, а