Послышались крики ужаса. Пес был страшен, лют, в пастиблестели страшные клики, с губ летели клочья слюны.

Пес мчался прямо на Мрака. Один страж пытался перехватитьзверя, но не решился, отступил. Пес резко уперся лапами в пол в двух шагахперед Мраком. Сел, смотрел непонимающе в лицо странника. Потом жалобнозаскулил, опустил голову и лег у его ног. Хвост виновато ходил из стороны всторону, словно просил прощения.

Руд грозно вперил взор в своего любимца. Тот поднял голову,красные от злости глаза уже были виноватыми, страдальческими. Он сноваскульнул, подполз к ногам Мрака, прижался мохнатым боком.

— Что с псом? — донеся чей-то удивленный возглас. — Он же накуски всякого...

— Ты гляди, зверюка, а и то...

— Что-то чует!

— Собаки, они все понимают. Только не говорят.

— Да, понимают больше нас...

— Кто променял свою любовь на хлебное место, а кто-то...

Все больше людей теснилось под стенами. Жены Руда, дети,свояченицы, снохи, зятья, многочисленная челядь, что тоже в родстве с роднейгрозного князя. И все со страхом и почти все с непониманием вытаращили глаза наизможденного человека в лохмотьях. Тот стоял прямо перед Рудом, но смотрел толи мимо, то ли вовсе сквозь него. В лице Мрака, о котором уже слыхали, не былони страха, ни удивления, ни даже готовности о чем-то говорить и спорить.

Руд наконец вымолвил угрюмо:

— Отпустите его.

— Великий князь! — воскликнул пораженный советник.

— Я сказал.

— Но... Великий... я не понимаю!

Руд сказал зло:

— Понимал бы, стал бы вождем. А так ты только советник. Невидишь... — он вдруг заорал так яростно, что из-за портьер выскочилиперепуганные стражи с топорами в руках, — не видишь, он и так страдает больше,чем могут измыслить все палачи мира?

Советник повернулся как ужаленный, смотрел на странникавытаращенными глазами. Мрак смотрел сквозь обоих, его губы шевелились, онразговаривал с нею, подыскивал огненные слова, способные растопить любоесердце... но ее сердце все еще не таяло, а в глазах был лед.

— Пусть идет, — повторил Руд сдавленным голосом.

Когда Мрак так же равнодушно побрел к выходу, советникпугливо опустил глаза. Он никогда не видел Руда таким. И не хотел, чтобы тотувидел, что его застали таким.

В глазах властелина горных земель было странное голодноевыражение. Советник не понимал, как это возможно, наверное, потому, что онвсего лишь советник, но Руд явно...

...завидовал этому оборванцу!

В одной из весей он даже услышал рассказ о своей жабе.Оказывается, однажды забрел к Великому Змею, царю всех Змеев на белом свете.Тот узнав его историю, прослезился, чего никогда не делал, а его слезы прожглискалу насквозь до самого подземного мира. Мраку даже показывали ямки в камнях,похожие будто туда втыкали раскаленные прутья или же молния била со всей дури.Так вот этот Великий Змей вместо того, чтобы сожрать пришельца, попросил взятьс собой младшего внука, чтобы тот научился общению с богами.

И с той поры его сопровождает, постепенно взрослея, младшийвнук царя всех Змеев. Научится ли понимать богов или хотя бы людей, ведь всеразные, но этого человека уже считает своим вторым отцом. Если не первым.

Мамой, поправил Мрак отстраненно. Мамой меня считает мояхрюндюша, хрюндечка, хрюндяша...

Теперь Светлана почти каждый день смотрела в вещее зеркало.Мраку помогали и люди, и, казалось, даже звери. Во всяком случае, звери нетрогали, а люди, даже самые злые и отвратительные, давали дорогу, а по возможности— помогали.

Правда, помощи не замечал, шел в своем мире, где, какСветлана с болью в сердце видела, он был с нею, общался с нею. И даже самыехудшие из преступников смотрели на него как на святого человека. Светланавидела в их глазах зависть и восхищение. Он был одержим любовью, а великаялюбовь посылается богами как бесценный дар. У каждого мужчины в жизни бываетвозможность получить этот дар, но иные проходят мимо, не замечая, абольшинство, хоть и видит, пугливо минует, ибо любовь вместе с великим счастьемвсегда приносит боль и страдания, а люди боли избегают.

Да, те люди отказались от великой возможности ощутитьнеразделенную любовь и теперь мучительно завидовали ему. Но в этой зависти невредили, как обычно в других делах, а помогали как могли. Пусть хотя бы этотдойдет!.. Хоть он получит!.. А они, упавшие с коня, или покинувшие его сами,сидящие в болоте уюта... ибо все в сравнении с его жизнью — покой и уют, отдаютему свои сердца.

Волхв, старый и равнодушный ко всему, тоже начал следить заМраком. В старческих глазах начало появляться выражение, которого Светлананикогда не видела. И не ожидала, что сможет увидеть.

— Зачем ему царство? — однажды сказал он глухим голосом. — Унего есть больше.

— Что? — спросила она злым голосом. — Что у него есть?

Она чувствовала, что становится злой и раздражительной.Служанки начали избегать ее, являлись только по вызову, спешили исчезнуть.

— У него есть все, — ответил он, не глядя на нее. — А своецарство он носит с собой.

Он брызнул темным отваром, на стекле зашипело. Изображениестало четче. Они даже ощутили холод горных вершин, в глаза немилосердно резалблеск холодного осеннего солнца.

Мрак сидел, сгорбившись, под навесом скалы. Дул резкийпронизывающий ветер. На волосах повисли мелкие сосульки, его короткую бородуосыпало инеем. Он был худ, его трясло от стужи. Негнущимися пальцами он пыталсявысечь кремнем огонь, но искры гасли на ветру.

— Что-то не видно его царства, — сказала она резко, хотячувствовала неправоту своих слов.

Волхв, старый и зрящий насквозь всех, кто моложе, усмехнулсяуголком губ. Он знал, что царевна вслух спорит с ним, а молча, с собой.

— Его царство побольше нашего, — буркнул он. — Он не упустилВеликую Возможность.

— Великую Возможность чего?

Он посмотрел ей в глаза, затем его взгляд погас, он отвелглаза. Пальцы его помешивали отвар, он плеснул остатки на зеркало. Металлзашипел, запахло остро и едко. Далекая фигурка горбилась, обхватывала себяруками за плечи. Внезапно ветер переменился, задул в лицо. Человек с трудомшевельнулся, повернулся к ветру спиной, сгорбился еще больше. Волосы побелелиот инея. Похоже, наступила зима. Пока что безснежная...

Светлана тяжело дышала, ее пальцы хрустели. Волхвпосматривал искоса. Она была бледной, словно это она заживо замерзала подмертвой скалой. Губы стали синие.