А другие визири в это время думали: «Интересно, что нам еще предстоит увидеть. Где это видано, чтобы, имея столько визирей и Садразама, падишах сам писал мирный договор?»

Ибрагим-паша уже выходил из зала, как падишах велел ему:

– А ты останься. Тебе понравились мои условия?

Об условиях Ибрагим как раз совсем не думал.

– Как ты считаешь, Ибрагим, был ли в наших словах какой-то недостаток?

– Вы сами написали это и сами поставили печать…

– Да, – падишах довольно улыбнулся и показал маленький мешочек на поясе. Потом он вытащил из мешочка печать и показал Садразаму.

– Это означает, что вы отказываетесь от вашего слова? – пролепетал Ибрагим.

– Сулейман Хан никогда от своего слова не отказывается, паша.

– Но печать у вас, повелитель!

– Да, визирь, теперь печать у меня. Мы решили, что у тебя слишком много государственных забот. Так что печать теперь будет храниться у ее владельца. Ты остаешься великим визирем, хотя обычай гласит, что если султан забирает печать, то великий визирь теряет свою должность. Но я решил, что печать хранится только у Сулеймана, – все будет только по слову Сулеймана.

«Гюльбахар была права», – мелькнуло в голове Ибрагима. Такое коварство под силу только Искендеру-паше. А судя по тем сплетням, которые ему сообщали, жена Искендера частенько наведывается в покои Хюррем Султан. Пока ты не избавишься от московитской ведьмы, покоя тебе не будет. «Ну что ж, хорошо, Хюррем, – подумал он. – Ты хочешь войны, ты ее получишь. Нужно тщательно продумать все ловушки. Ибрагим тоже умеет убивать».

Хюррем вновь ожидала ребенка. До нее дошли слухи, что недруги называют ее московитской несушкой, и это привело ее в ярость. По правде, будущему ребенку теперь радовался только Сулейман. Для служанок каждый новый ребенок означал новую работу. Теперь работы у них было столько, что известие о новой беременности госпожи скорее расстроило их. К тому же эта беременность протекала сложно. Иногда Хасеки целыми днями не вставала с кровати.

Хюррем довольно быстро поняла, что рано радовалась, когда султан забрал у Ибрагима печать. Все осталось по-прежнему, и это изрядно злило ее. А Ибрагим с новыми силами принялся за старое. Садразам вновь стал любимчиком Ибрагимом. Падишах был уверен, что сумел наставить его на истинный путь.

Шел четвертый месяц беременности. Однажды Хюррем отправилась в султанскую баню. Как всегда, она выставила служанок за дверь и осталась одна в теплом мраморном помещении, стены которого были выложены венецианским мрамором. Мерзука и Сетарет-калфа ожидали госпожу в прохладной комнате хамама.

Мрамор прогрелся хорошо. Холодная и горячая вода лилась с шумом из позолоченного крана в мраморную курну, а в это время Хюррем сидела у окна, выходившего прямо на Босфор. Отсюда Хюррем могла любоваться синими водами Босфора и зеленью деревьев на противоположном берегу.

Аккуратно ступая в высоких деревянных банных туфлях, чтобы не поскользнуться, она медленно подошла к курне. Пештамал плотно обтягивал ее уже начавший выступать живот. На мраморной скамье стоял поднос с фруктами и шербетом. Чуть поодаль на горячем мраморном камне лежали сухие полотенца и пештамалы.

Слушая, как течет вода, Хюррем тихонько запела. «Как я давно уже не пела русских песен», – внезапно подумала она. Теперь родина приходила к ней только во снах. Снаружи донесся звук уда, на котором играл кто-то из служанок. У Хюррем навернулись слезы на глаза. Под эти витиеватые мелодии петь было невозможно.

Вздохнув, она провела по рыжим волосам куском мыла, сваренным в Айвалыке специально для дворца из оливкового масла особого сорта. В такое мыло добавляли специальные ароматические масла, так что после мытья вся кожа благоухала. Хюррем обожала это мыло. Хорошенько намылившись, она вылила себе на голову таз воды. Перевела дыхание, а затем, взяв горсть винограда, устроилась на мраморной скамье поудобнее и принялась любоваться Босфором.

Из полотенец на пол упало что-то тонкое, напоминавшее красно-желтую ленту. На полу лента скрутилась, а затем вытянулась. Маленькая головка поднялась над полом. Зоркие глаза осмотрели все вокруг. Мелькнул раздвоенный язык. А затем лента, извиваясь, поползла в сторону фруктов – туда, где сидела Хюррем.

Оглянувшись, Хюррем застыла от ужаса. Она не знала, что делать. Она немедленно встала, но змея, услышавшая топот ее деревянных туфель, тоже замерла. Маленькая головка вновь поднялась над полом. Отвратительные холодные глаза уставились туда, откуда шел шум. Раздвоенный язык угрожающе высунулся. «Она меня заметила!» – чуть не закричала Хюррем. Змея внимательно посмотрела на Хюррем, а затем вновь поползла к ней. Нужно было что-то делать: бежать, кричать, звать на помощь.

Интересно, как рептилия могла попасть в султанский хамам? Хюррем пронзила острая, словно кинжал, мысль – змею, должно быть, специально подбросили в баню. Наверное, Ибрагим и Гюльбахар перешли в наступление. Кто еще мог устроить такую ловушку? Возможно, сейчас в опасности и дети.

Змея доползла до мраморной скамьи, на которой сидела, поджав ноги, Хюррем. Подняв голову, вновь посмотрела вначале на нее, потом на фрукты. Было видно, что она не знает, куда ей ползти дальше. То и дело мелькал отвратительный язык. Змея была явно напряжена.

Крики Хюррем Султан пронзили воздух. Первой в баню влетела Мерзука. Увидев змею, татарка тоже принялась кричать. Сетарет-калфа оказалась посмелее и, поняв, что происходит, она кинулась звать на помощь: «На помощь! На Хюррем Султан напала змея!» Влетел Джафер с ножом и палкой. Через несколько мгновений все было кончено. «Бегите скорее, проверьте шехзаде – их тоже могут убить!» – кричала Хюррем.

С маленькими шехзаде оказалось все в порядке. Рядом с ними были няньки. Служанки торопливо одевали дрожавшую супругу султана, которая никак не могла поверить в произошедшее.

Война началась.

«Как в баню попала змея?»

Этот вопрос Ибрагима-паши привел султана Сулеймана в бешенство: «Ты, визирь, лучше спроси, не как она туда попала, а кто ее туда запустил!»

Падишах старался успокоить свою дрожавшую жену, которая первым делом бросилась ему на шею со словами: «Меня хотели убить, повелитель!» Он также был уверен, что змея в хамаме появилась не случайно. Но кто это сделал? Может быть, Гюльбахар? Все знали, как ревнива мать его старшего сына. Теперь она жила в Стамбуле и наверняка снова вспоминала прошлое, лопаясь от зависти.

Когда он впервые за много лет ворвался к ней с криком «Это твоих рук дело!», то Гюльбахар, не поднимая глаз, тихо проговорила: «Московитка вновь клевещет на мать вашего наследника», но так и осталась главной подозреваемой в глазах султана.

Мог ли нечто подобное затеять Ибрагим? Судя по взаимной ненависти Садразама-паши и Хюррем, вполне мог. Однако Ибрагим был слишком хитер, чтобы совершить подобную глупость. Он знал, что Хюррем первым делом обвинила бы его. Расследования, допросы, пытки мгновенно бы показали, что змею запустил кто-то из дворцовых соглядатаев Ибрагима.