На туалетном столике горела всего одна лампа. Дэвид сидел наближайшей к двери кровати, одетый только в длинную белую рубашку от пижамы, икурил небольшую сигару. Мне понравился ее запах – густой и сладкий.

У него, как всегда, был исполненный достоинства вид, а вглазах, наблюдавших за тем, как я принес из ванной полотенце и вытер волосы итело, сквозило привычное любопытство.

– Только что звонил в Лондон, – сказал он.

– Какие новости? – Я вытер полотенцем лицо, потом кинулего на спинку стула. Теперь, когда кожа высохла, прикосновения ветерка былиособенно приятны.

– Ограбление в горах над Каракасом. Очень похоже напреступление на Кюрасао. Большая вилла, полная артефактов, драгоценных камней,картин. Многие вещи разбиты; украдены только мелкие ценности; три трупа. Мыдолжны благодарить богов за бедность человеческого воображения – за самуподлость амбиций этого человека – и за то, что возможность остановить егоподвернулась так скоро. Со временем в нем бы проснулся чудовищный потенциал. Вданный момент он – предсказуемый дурак.

– А кто использует все, чем обладает? – спросиля. – Наверное, нескольким храбрым гениям известны их истинные пределы. Ачто делать всем остальным, если не жаловаться?

– Не знаю, – сказал он, и по его лицу пробежала легкаягрустная улыбка. Он отвел взгляд. – Как-нибудь ночью, когда все кончится,расскажи мне еще раз, как все было. Как ты смог, находясь в прекрасном молодомтеле, так возненавидеть этот мир.

– Расскажу, но ты никогда не поймешь. Ты – по ту сторонузеркала. Только мертвые понимают, как ужасно быть живым.

Я вытащил из чемоданчика свободную хлопчатобумажнуюфутболку, но не стал ее надевать. Я сел рядом с ним на кровать. Потомнаклонился и еще раз ласково поцеловал его лицо, как в Новом Орлеане, и мнепонравилось прикосновение его небритой кожи так же, как мне, настоящемуЛестату, нравились подобные вещи, когда вскоре я должен был получить сильнуюмужскую кровь.

Я придвинулся к нему поближе, когда он внезапно схватил меняза руку, и я почувствовал, что он мягко меня оттолкнул.

– Почему, Дэвид? – спросил я его.

Он не ответил. Он поднял правую руку и отвел мои волосы сглаз.

– Не знаю, – прошептал он. – Я не могу. Просто немогу.

Он изящно поднялся и вышел из комнаты в ночь. Сначала меняслишком разозлила оборвавшаяся страсть, чтобы что-то предпринимать. Потом япоследовал за ним. Он спустился к песку и стоял там в одиночестве, как передэтим стоял я.

Я подошел к нему сзади.

– Скажи мне, пожалуйста, почему нет?

– Не знаю, – повторил он. – Знаю только, что я немогу. Я хочу, поверь мне. Но не могу. Мое прошлое… оно так близко. – Онглубоко вздохнул и ненадолго замолчал. Потом продолжил: – Я так отчетливо помнюте дни. Я как будто снова в Индии, в Рио. Как будто вернулась моя юность.

Я знал, что сам во всем виноват. Я знал, и бесполезно былоприносить извинения. Но это не все. Я был существом порочным, и даже в этомтеле Дэвид ощущал присутствие зла. Он чувствовал сильнейшую вампирскуюжадность. Гретхен ее не почувствовала. Я обманул ее с помощью тепла и улыбок.Но когда на меня смотрел Дэвид, он видел перед собой хорошо знакомого емуголубоглазого демона.

Я ничего не сказал. Я просто посмотрел вдаль, в море.Отдайте мне мое тело, подумал я. Пусть я стану прежним дьяволом. Забирайтежалкую смесь желаний и слабости. Возьмите меня назад, в темный рай, где мне иместо. И вдруг мне показалось, что мое одиночество и мое горе ничуть не менееужасны, чем были до эксперимента, до краткого пребывания в человеческой плоти.Да, выпустите меня из нее. Пускай я буду наблюдателем. Как я мог быть такимглупцом?

Я слышал, что Дэвид что-то говорит, но слов не разбирал. Ямедленно поднял глаза, вырываясь из мыслей, увидел, что он повернулся ко мнелицом, и понял, что его рука мягко лежит на моей шее. Я хотел сказать что-нибудьзлое: «Убери свою руку, не мучай меня», – но не сказал.

– Нет, ты не порочен, дело не в этом, – прошепталон. – Дело во мне, как ты не понимаешь. Дело в моем страхе! Ты непредставляешь, что значит для меня это приключение! Вновь оказаться в этой частивеликого мира – и вместе с тобой! Я люблю тебя. Я люблю тебя безнадежно ибезумно, я люблю твою душу. Как ты не понимаешь, она не порочная. И не жадная.Но она огромна. Она возобладала даже над этим молодым телом, потому что этотвоя душа, неистовая, неукротимая, вневременная, – душа настоящегоЛестата. Я не могу тебе уступить. Я просто… не могу. Если я это сделаю, топотеряю себя навсегда, как если бы… если бы…

Он замолчал, слишком взволнованный, чтобы продолжать. Я немог не слышать в его голосе боль, слабую дрожь, подрывающую его глубиннуютвердость. Как я смогу себя простить? Я молча стоял и смотрел мимо него втемноту. Слышались только приятное биение волн и тихое потрескивание пальм.Какое огромное небо; как красивы, глубоки и спокойны предрассветные часы.

Я увидел лицо Гретхен. И услышал ее голос:

«Сегодня утром был момент, когда я подумала, что могу отвсего отказаться – лишь бы остаться с тобой… Я чувствовала, как меня уносит,как раньше уносила музыка. И если бы ты сказал: “Пойдем со мной”, – дажесейчас я могла бы это сделать. Если бы твой мир существовал на самом деле…Смысл целомудрия заключается в том, чтобы не влюбляться. А в тебя я могла бывлюбиться. Я это знаю».

А за этой пылающей картиной, смутной, но неоспоримой,возникло лицо Луи, и я услышал, как его голос произносит слова, которые мнехотелось забыть.

Где же Дэвид? Я должен очнуться от этих воспоминаний. Онимне не нужны. Я поднял глаза и снова увидел его, а в нем – знакомоедостоинство, сдержанность, нерушимую силу. Но и боль тоже.

– Прости меня, – прошептал он все еще неровным голосом,стараясь не терять внешней красоты и элегантности. – Выпив кровь Магнуса,ты испил из источника юности. На самом деле. Ты никогда не узнаешь, каково бытьтаким стариком, как я. Да поможет мне Бог, я ненавижу это слово, но это правда.Я стар.

– Понимаю, – сказал я. – Не беспокойся. – Янаклонился и еще раз поцеловал его. – Я оставлю тебя в покое. Пойдем, намнужно выспаться. Обещаю: я оставлю тебя в покое.

– Господи, Дэвид, ты только посмотри!