Доктор Фе импровизировал:

– Мисс Бомбаум, господа, небольшое дополнение к нашей программе. Сегодня мы едем отдать дань уважения Национальному мемориалу.

Они послушно направились к автобусу. Там спали какие-то филателисты, которых пришлось выгонять. Вместе с делегатами в автобус загрузили около дюжины огромных лавровых венков.

– Что это?

– Это наша дань уважения.

На красных ленточках, обвивавших листву, были оттиснуты названия стран, представленных таким необычным образом.

Они выехали из города в край пробкового дуба и миндаля. Спустя примерно час автобус остановился. Перед ним и позади него выстроился эскорт из бронетранспортеров.

– Скромный знак нашего почитания, – объявил доктор Фе.

– Это из-за страха перед партизанами, – пояснил шепотом доктор Антоник.

Пыль, которую поднимали военные, окутывала автобус и скрывала пейзаж. Через два часа они приехали. Здесь, на голом холме, стоял Национальный мемориал.

Как и все произведения современной казенной архитектуры, этот монумент избавили от всяких украшений и какой-либо любви к искусству, от определения «ничтожный» его могли спасти только устрашающие размеры; это была огромная усеченная каменная пирамида. Отряд солдат без особого энтузиазма пытался стереть надпись «Смерть Маршалу!», размашисто выведенную красной краской поперек испещренной официальными письменами лицевой грани.

Доктор Фе, проигнорировав их действия, повел свою группу к другой стороне пирамиды, не запятнанной никакими надписями патриотического или подрывного содержания. Здесь, под палящим солнцем, они возложили свои венки. Скотт-Кинг шагнул вперед, когда пригласили представителя Великобритании. Поэт-журналист присел и щелкнул фотоаппаратом. Почетный эскорт разразился троекратным «ура». Привлеченные звуками усталые люди со швабрами пришли поглазеть, что происходит. Доктор Фе выступил с краткой речью на нейтралийском. На этом церемония закончилась. Обедом их покормили в соседнем городке – в пустой, чем-то неуловимо похожей на казарменную столовую комнате, украшенной лишь огромной фотографией Маршала, за длинными узкими столами они ели из толстых глиняных мисок сытные, не претендующие на изысканность блюда. Скотт-Кинг выпил несколько стаканчиков густого лилового вина. Автобус долго простоял на солнышке и был раскаленным, как духовка. От вина и гуляша в густой подливе клонило в сон, и Скотт-Кинг провел в блаженном забытьи несколько часов обратного пути, не ведая о зловещих перешептываниях, которыми полнился вокруг него тропический воздух.

Однако перешептывания были, и они вошли в полный голос, когда группа наконец вернулась в Симону.

Скотта-Кинга этот голос вывел из дремотного состояния только на пороге отеля.

– Мы должны созвать собрание, – говорил американский профессор. – Мы должны принять резолюцию и проголосовать за нее.

– Нужно устроить скандал, – сказала мисс Бомбаум. – Не здесь, – добавила она, бросив взгляд на коллекционеров марок, которые все еще томились, сидя на полу холла и фойе. – Пойдемте наверх.

Было бы крайне утомительно в подробностях излагать все, что было сказано в спальне мисс Бомбаум после выдворения двоих нашедших в ней приют филателистов. «Как бессмысленно и утомительно сидеть здесь, – подумал Скотт-Кинг, – пока на площадях журчат фонтаны, а ветер шевелит листья апельсиновых деревьев на крепостных стенах». Выступления следовали одно за другим, речи повторялись, переводились, причем зачастую неверно; то и дело возникали всплески негодования, перемежающиеся призывами к порядку. Присутствовали не все делегаты. Швейцарского профессора и китайца не удалось отыскать; перуанский и аргентинский студенты отказались прийти, однако в тесном номере, помимо мисс Бомбаум, присутствовали еще шестеро ученых, и все они, за исключением Скотта-Кинга, были чем-то возмущены.

Постепенно сквозь клубы табачного дыма и многословие проявилась причина их обиды. Если говорить объективно, Общество Беллориуса стало жертвой мошенничества со стороны политиков. Но жажда сенсаций, овладевшая мисс Бомбаум, отвергала всякую объективность. Она раскопала неприглядную истину, точно трюфель, и торжественно ее преподнесла присутствующим: Национальный мемориал был не чем иным, как символом гражданской войны. Он был установлен в память о геноциде, казни, ликвидации – назовите как угодно – словом, о событии, случившемся десять лет назад, когда на этом залитом солнцем месте около пятидесяти руководителей нынешней правящей партии были убиты членами той партии, которая правила Нейтралией тогда. Гостей Общества Беллориуса обманом заставили возложить к нему венки и, что еще хуже, сфотографировали за этим занятием. Мисс Бомбаум уверяла, что эти фотографии мигом разлетелись по всем газетам мира. Более того, свой ланч они вкушали за теми самыми столами, за которыми партийные палачи имели обыкновение подкрепляться после своих террористических оргий. А что хуже всего, метала громы и молнии мисс Бомбаум, как она только что выяснила из своей книги, Беллориус никогда не имел ни малейшего отношения к Нейтралии; он вообще был византийским генералом.

По этому поводу Скотт-Кинг осмелился поспорить и услышал в свой адрес весьма сильные выражения: «Фашистская скотина! Реакционный каннибал! Буржуазный эскапист!»

Скотт-Кинг покинул собрание.

В коридоре он наткнулся на доктора Фе. Тот взял Скотта-Кинга под руку и молча препроводил вниз по лестнице. Они вышли в арочную галерею, ведущую на улицу.

– Они недовольны, – наконец заговорил доктор Фе. – Это трагедия первой величины.

– Знаете, вам не следовало так поступать, – сказал Скотт-Кинг.

– Мне не следовало так поступать? Мой дорогой профессор, я плакал, когда впервые услышал об этом плане. Я задержал нашу делегацию на два дня в дороге именно для того, чтобы этого избежать. Но кто меня слушал? Я сказал министру народного просвещения: «Ваше превосходительство, это международный праздник. Это область чистой науки. Эти великие люди приехали в Нейтралию не для политических целей». Он ответил весьма грубо: «Они едят и пьют за наш счет. Они должны демонстрировать уважение к режиму. Все делегаты Конгресса по физической культуре приветствовали Маршала на спортивном стадионе. Филателистам выдали партийные значки, и многие из них их носят. Профессора тоже должны помочь Новой Нейтралии». Что я мог возразить? Он человек неделикатный, самого низкого происхождения. Я не сомневаюсь, что именно он вынудил Министерство культуры и отдыха отложить отправку статуи. Профессор, вы не разбираетесь в политике. Буду с вами откровенен. Все это настоящий заговор.

– Вот и мисс Бомбаум так говорит.

– Заговор против меня. Они уже давно готовятся меня свергнуть. Я не член партии. И не следует думать, что если я ношу значок и употребляю партийное приветствие, то я сторонник Новой Нейтралии. Профессор, у меня шестеро детей, в том числе две дочери на выданье. Как мне устроить их судьбу? А теперь, думаю, мне конец.

– Все так плохо?

– Не могу выразить, насколько это плохо. Профессор, вы должны вернуться в ту комнату и успокоить их. Вы англичанин. Вы пользуетесь колоссальным влиянием. Во время нашего совместного путешествия я заметил, как все они уважают вас.

– Они обозвали меня фашистской скотиной.

– Да-да, я слышал это через замочную скважину, – наивно признался доктор Фе. – Они были очень раздражены.

После