– Очень хорошо. Но давайте не будем шуметь во время речи мэра.

– Не буду утверждать, что силен в нейтралийском, но мне кажется, что этот, как вы его называете, мэр несет умопомрачительную чушь. Более того, я очень сомневаюсь, что он мэр. Как по мне, он смахивает на гангстера.

– Полагаю, он обычный политик.

– Это еще хуже.

– Нам срочно нужно, просто-таки необходимо где-нибудь присесть.

Хотя они дружили всего один день, Скотт-Кинг полюбил этого человека; они вместе страдали и продолжают претерпевать лишения, говорят они преимущественно на одном языке; они все равно что товарищи по оружию. Он взял Уайтмэйда за руку и вывел его из зала на прохладную и укромную лестничную площадку, где стоял золоченый плюшевый диванчик – предмет мебели, отнюдь не предназначенный для сидения. Но они на него уселись, два неприметных человека, а за их спинами приглушенно звучали речи и аплодисменты.

– Они суют их в карманы, – горько сказал Уайтмэйд.

– О чем вы?

– Лакеи. Закуски. Они суют их в карманы этих своих долгополых сюртуков. Несут своим семьям. А я съел четыре миндальных печенья.

Затем он резко сменил тему:

– Она выглядит просто ужасно.

– Мисс Свенинген?

– Это славное создание. Когда она спустилась, одетая для вечеринки, на нее невозможно было смотреть, до того это было жутко. Это зрелище что-то убило во мне вот здесь, – сказал он, положив ладонь на сердце.

– Не плачьте.

– Я не могу удержаться от слез. Вы видели это бурое платье? А повязку на голове? А носовой платок?

– Да-да, я все это видел. И ремень.

– Ремень, – простонал Уайтмэйд, – это уже слишком. Ни один нормальный мужчина такого не вынесет. Здесь что-то сломалось. – Он коснулся своего лба. – Вы помните, как она выглядела в шортах? Валькирия. Персонаж из героического века. Она походила на богоподобную, невообразимо строгую школьную надзирательницу, – сказал он в каком-то экстазе. – Представьте себе, как она шагает в проходе между кроватями, босая, с заплетенной косой, в руке карающая щетка для волос… О, Скотт-Кинг, как вы думаете, она катается на велосипеде?

– Я в этом уверен.

– В шортах?

– Конечно в шортах.

– Я мог бы провести всю жизнь в седле тандема позади нее, так и вижу, как мы мчимся через бескрайние хвойные леса, а в полдень усаживаемся на усыпанной сосновыми иголками опушке, чтобы кушать крутые яйца. Представьте себе, Скотт-Кинг, как ее сильные пальцы чистят яйцо, представьте его коричневую скорлупу, ослепительный блеск его белка. Узрите, как она откусывает его верхушку.

– Да, это было бы великолепное зрелище.

– А теперь вспомните о ней, какая она сейчас там, в этом буром платье.

– Есть вещи, о которых не стоит даже думать, Уайтмэйд.

И Скотт-Кинг тоже уронил несколько сочувственных слезинок в громадную чашу невыразимой космической печали по поводу вечернего платья мисс Свенинген.

– Что с вами? – спросил доктор Фе, присоединившись к ним несколько минут спустя. – Слезы? Вам здесь не нравится?

– Всему виной платье мисс Свенинген, – всхлипнул Скотт-Кинг.

– Согласен, это трагично. Но мы в Нейтралии относимся к таким вещам бесстрашно и с юмором. Я пришел не для того, чтобы помешать вашей беседе, я лишь хотел спросить, профессор, вы заготовили небольшую речь на вечер? Мы рассчитываем, что на банкете вы скажете несколько слов.

Для торжественного ужина они вернулись в «Ритц». В фойе отеля не было никого, не считая мисс Бомбаум. Она курила сигару в обществе какого-то субъекта отталкивающего вида.

– Я уже поужинала. А сейчас готовлю материал для статьи, – объявила она.

Только в половине одиннадцатого они наконец уселись за стол, до того заполненный композициями из цветочных головок, лепестков, мха, вьющихся побегов и пучков листьев, что он больше походил на классический сад Ленотра[169]. Скотт-Кинг насчитал шесть бокалов разной формы, стоящих перед ним среди зелени. Меню, содержащее множество пунктов, – текст был выполнен золотым тиснением – покоилось на его тарелке рядом с гостевой карточкой, отпечатанной на машинке: «Д-р Скотч-Кинк». Как и многие путешественники до него, он обнаружил, что длительное отлучение от пищи лишает человека аппетита. Холодные закуски уже были истреблены официантами, но, когда подали суп, с первого же глотка его одолела икота. То же самое, вспомнил он, случилось с членами обреченной экспедиции капитана Скотта в Антарктике.

– Comment dit-on en français[170] «икота»? – спросил он своего соседа по столу.

– Plaît-il, mon professeur?[171]

Скотт-Кинг икнул.

– Ça…

– Ça c’est le hoquet.

– J’en ai affreusement…

– Évidemment, mon professeur. Il faut du cognac[172].

Официанты обильно разливали коньяк и сами частенько к нему прикладывались, да и бутылка оказалась под рукой. Скотт-Кинг выпил целый бокал, и его страдания усугубились. Он икал без перерыва на протяжении всего долгого ужина.

Соседом, который дал ему столь скверный совет, был, как выяснил из гостевой карточки Скотт-Кинг, доктор Богдан Антоник, международный секретарь Общества Беллориуса собственной персоной. Это был изящный господин средних лет, на лице его лежала печать предельного утомления и безысходного горя. Они беседовали, насколько позволяла икота Скотта-Кинга, по-французски.

– Вы не нейтралиец?

– Пока нет. Надеюсь вскоре им стать. Каждую неделю я подаю заявление в Министерство иностранных дел, и каждый раз мне обещают, что это вопрос решится на следующей неделе. Я беспокоюсь вовсе не за себя, меня тревожит жизнь и безопасность членов моей семьи. У меня семеро детей, все рождены в Нейтралии, и никто не имеет гражданства. Если нас отправят обратно в мою несчастную страну, нас всех, без сомнения, повесят.

– Югославия?

– Я хорват, родился еще при Габсбургской империи. Это была Лига Наций в чистом виде. В молодости я учился в Загребе, Будапеште, Праге, Вене – все были свободны, все ездили куда хотели, каждый был гражданином Европы. Потом нас освободили и подчинили сербам. Теперь мы вновь освобождены и подчиняемся русским. И все больше полиции, больше тюрем, больше виселиц. Моя бедная жена – чешка. Ее нервы вконец истрепаны бесконечными неприятностями. Ей все время кажется, что за ней ведется слежка.

Его собеседник в ответ издал невнятный возглас, которым обычно выражает сочувствие смущенный чужой откровенностью англичанин, то есть англичанин, не страдающей икотой. Из-за нее восклицание Скотта-Кинга человек менее расстроенный и более самолюбивый, чем доктор Антоник, мог легко принять за насмешку.

– Мне тоже частенько так кажется, – печально сказал он. – Кругом шпионы. Видели того мужчину в фойе? Когда мы вошли, он сидел рядом с женщиной с сигарой. Он один из них. Я здесь десять лет и знаю их всех. Я был вторым секретарем нашей миссии. Поверьте, назначение хорвата на