дипломатический пост – событие из ряда вон выходящее. Все должности обычно достаются сербам. Сейчас посольство ликвидировано. Зарплату мне не выплачивают с 1940 года. У меня есть несколько друзей в Министерстве иностранных дел. Порой они проявляют доброту и дают мне возможность заработать – как вот сейчас. Но в любой момент они могут заключить сделку с русскими и выдать нас.

Скотт-Кинг тщетно пытался что-то ответить.

– Вам нужно выпить еще коньяку, профессор. Это единственное действенное средство. Помню, в Рагузе[173] на меня напала икота от смеха… Должно быть, больше уже никогда со мной не случится ничего подобного…

Хотя на банкете было меньше народу, чем на приеме с шампанским, шум был куда более гнетущим. Банкетный зал «Ритца», внушительный по размерам из-за своего более современного архитектурного решения, сильно уступал в комфорте аналогичному помещению «Отель де Виля». Там высокие потолки, казалось, поглощали голоса, увлекая их в изображенные на фресках лазурные небеса с парящими среди облаков мифологическими персонажами; фламандские гобелены с изображениями сцен охоты впитывали возгласы и крики и приглушали их миллионами стежков. А здесь, над обеденным столом, отражаясь от зеркал и позолоченных гладких панелей, летала разноязыкая трескотня гостей, смешиваясь с перебранкой официантов; сквозь этот гвалт едва можно было расслышать, как смешанный молодежный хор, надрываясь, исполняет народные песни, которые, казалось, были придуманы с целью подавить любые признаки веселья на деревенском празднике. Сидя в своем кабинете в Гранчестере, Скотт-Кинг совсем не так представлял себе этот праздничный ужин.

– В нашем домике, который стоял на мысе в Лападе[174], мы сидели на веранде и порой смеялись так громко, что проплывавшие мимо рыбаки окликали нас с палуб своих яликов и лодок и уговаривали поделиться шуткой. Они шли очень близко к берегу, и можно было проследить за их фонарями, пока они не причаливали у своих островков. Если мы сидели молча, то их смех доносился до нас через воду, когда сами рыбаки уже давно скрылись из виду.

Сосед слева от Скотта-Кинга до самого десерта не общался ни с кем, кроме официантов; с ними он говорил громко и часто, то угрожая, то упрашивая, и таким образом получил по две порции почти каждого блюда. Его салфетка была заправлена за воротник. Он ел напряженно, склонив голову над тарелкой, чтобы кусочки, которые часто срывались с его губ, не пропадали для него навсегда. Он с явным удовольствием пил вино, вздыхая после каждого глотка и постукивая лезвием ножа по ножке бокала, чтобы привлечь внимание официанта к необходимости долить напиток. Время от времени, нацепив на нос пенсне, он пристально изучал меню – видимо, не столько из страха что-нибудь упустить, сколько для того, чтобы закрепить в памяти мимолетные радости этого момента. Нелегко походить на представителя богемы, облачившись в вечерний костюм, но этот человек добился такого эффекта благодаря копне седых волос, широкой ленте на пенсне и трехдневной щетине.

Когда подали десерт, он наконец оторвал от тарелки лицо, пристально посмотрел на Скотта-Кинга своими большими и уже прилично налившимися кровью глазами, деликатно рыгнул и затем заговорил. Слова были английскими; акцент сформировался в разных уголках мира – от Мемфиса, штат Миссури, до Смирны.

– Шекспир, Диккенс, Байрон, Голсуорси, – расслышал Скотт-Кинг.

Столь позднее и неожиданное разрешение от бремени тяжелого молчания застало его врасплох; он уклончиво икнул.

– Все они великие английские писатели.

– Ну да.

– А кто ваш любимый, скажите?

– Пожалуй, Шекспир.

– Он самый драматичный и поэтичный, не так ли?

– Все верно.

– Но Голсуорси более современный.

– Совершенно с вами согласен.

– Я современный. А вы поэт?

– Да нет, куда мне! Так, иногда балуюсь переводами стихов.

– А я самобытный поэт. Я самостоятельно перевожу свои стихи в английскую прозу. Они были опубликованы в США. Вы читаете «Новую судьбу»?

– Боюсь, что нет.

– Это журнал, который публикует мои переводы. В прошлом году они отправили мне десять долларов.

– Мне вот за мои переводы никто никогда не платил.

– Вы должны послать их в «Новую судьбу». Я думаю, – продолжал Поэт, – невозможно передать поэзию одного языка с помощью поэзии другого. Иногда я перевожу английскую прозу в стихи на нейтралийском. Я сделал очень красивую поэтизацию некоторых избранных отрывков вашего великого Пристли. Я надеялся, что они будут напечатаны в школьных хрестоматиях, но этого не случилось. Повсюду зависть и интриги – даже в Министерстве образования.

В этот момент из-за стола примерно по центру поднялась великолепная фигура, чтобы произнести первую речь.

– Теперь за работу, – сказал поэт, достал блокнот и карандаш и начал усердно стенографировать. – В Новой Нейтралии мы все налегаем на работу.

Речь была длинной и вызвала бурные аплодисменты. Еще до ее конца официант передал Скотту-Кингу записку: «Вы должны выступить с ответной речью сразу после его превосходительства. Фе».

Скотт-Кинг написал в ответ: «Весьма сожалею. Сегодня ничего не выйдет. Внезапное недомогание. Попросите Уайтмэйда», украдкой выбрался из-за стола и, не прекращая икать, прошмыгнул за спинами участников банкета к дверям.

В фойе было почти безлюдно; громадный стеклянный купол, который все годы войны светился по ночам одинокой свечой в греховном мире, теперь возносился темной мрачной полусферой. Двое носильщиков, спрятавшись за колонной, курили одну сигару на двоих, перед Скоттом-Кингом расстилалось огромное, беспорядочно уставленное пустыми креслами пространство ковра, освещенное весьма тускло: экономии ради администрация отеля уменьшала накал некогда ярких ламп. Полночь миновала совсем недавно, но граждане Новой Нейтралии еще сохранили воспоминания о революционном комендантском часе, полицейских облавах, расстрельных командах, разбиравшихся с нарушителями прямо в городских скверах; новые нейтралийцы предпочитали возвращаться домой пораньше и крепко запирать двери на засов.

Когда Скотт-Кинг преодолел вращающуюся дверь отеля и вдохнул воздух безмолвной площади, его икота волшебным образом прекратилась. На площади под дуговыми фонарями дворники смывали из шлангов дневную пыль и мусор; последние трамваи, которые весь день дребезжали вокруг фонтанов, уже давно вернулись в свои стойла. Он глубоко вздохнул, как бы желая удостовериться в своем полном выздоровлении, и понял, что все прошло. Тогда он вернулся, взял на стойке ключ и в полубессознательном состоянии побрел к себе в номер.

Предыдущий, насыщенный событиями день и не менее бурный вечер почти не дали Скотту-Кингу и его коллегам, приглашенным Обществом Беллориуса, возможности как следует познакомиться. По правде говоря, Скотт-Кинг едва ли мог отличить делегатов от представителей принимающей стороны. Они раскланялись и пожали друг другу руки, они обменивались кивками в университетских архивах и церемонными извинениями во время толкотни на торжественном приеме. Если после банкета между гостями и установились более сердечные отношения, Скотта-Кинга они никак не затронули.