атмосферы в номере мисс Бомбаум улицы очаровали Скотта-Кинга тишиной и прохладой; прикосновение пальцев доктора Фе к рукаву Скотта-Кинга было легким, как трепет крыльев мотылька. Дальше они шли молча. У благоухающего душистой росой цветочного ларька доктор Фе выбрал бутоньерку, яростно поторговавшись о цене, с аркадийской грацией преподнес ее Скотту-Кингу, и они продолжили свою невеселую прогулку.

– Так вы не вернетесь туда?

– Видите ли, это не принесет никакой пользы.

– Англичанин признает свое поражение! – с отчаянием воскликнул доктор Фе.

– Боюсь, что так и есть.

– Но ведь вы будете с нами до конца?

– О, конечно.

– Что ж, значит, самого главного участника мы не лишимся. Торжества могут продолжиться. – Он сказал это вежливо, но при расставании не удержался от тяжкого вздоха.

Скотт-Кинг поднялся по истертым ступеням на крепостную стену и в одиночестве уселся под апельсиновыми деревьями, чтобы полюбоваться закатом.

В тот вечер в отеле было тихо. Филателистов наконец собрали и вывезли; они отбыли в неизвестном направлении с тупой молчаливой покорностью, точно некие «перемещенные лица», попавшие в механизм бездушной машины «социальной инженерии». Шестеро делегатов-диссидентов ввиду отсутствия другого транспорта отправились с ними. Остались только швейцарец, китаец, перуанец и аргентинец. Они все вместе отобедали – хоть и молча из-за отсутствия единого языка, на котором могли бы общаться, – но в приподнятом настроении. Доктор Фе, доктор Антоник и Поэт делили трапезу за другим столиком – тоже в молчании, однако куда более скорбном.

На следующий день на грузовике прибыла заблудившаяся статуя, а назавтра было назначено торжественное открытие. Скотт-Кинг прекрасно проводил время. Он изучил ежедневные газеты, каждая из которых, как и предсказывала мисс Бомбаум, разместила на первой полосе большие фотографии церемонии у Национального мемориала. Он попытался извлечь какой-то смысл из посвященных этому событию передовиц; он ел, он дремал, он посещал прохладные, излучающие свет городские церкви, он сочинил речь, которую, как ему сообщили, он должен был произнести завтра. Доктор Фе при новой встрече был сдержан, как и полагается тонко чувствующему человеку, который, поддавшись эмоциям, высказал излишнюю откровенность. Это был счастливый день для Скотта-Кинга.

Но не для его коллег. Пока он шлялся по городу, два не связанных друг с другом бедствия постигли их. Швейцарский и китайский профессора вместе отправились на небольшую прогулку по холмам. Связала их не взаимная симпатия, а стремление сэкономить на расходах. Назойливость гида, невосприимчивость к красотам западной архитектуры; казалось бы, выгодная цена; обещание прохладного бриза, великолепных видов, уютного ресторанчика – все это вместе взятое их сгубило. Когда они не вернулись к вечеру, стало ясно, что судьба их предрешена.

– Им следовало посоветоваться с доктором Фе, – сказал доктор Антоник. – Он бы выбрал более подходящую дорогу и нашел бы для них проводника.

– Что с ними будет?

– Когда имеешь дело с партизанами, ни в чем нельзя быть уверенным. Многие из них – уважаемые профессионалы старой закалки и в ожидании выкупа проявят к своим пленникам все возможное гостеприимство. Но есть и такие, которые озабочены политикой. Если наши друзья попали к ним в руки, я боюсь, их непременно убьют.

– Швейцарец мне не понравился.

– Мне тоже. Кальвинист. Но министерству еще больше не понравится его убийство.

Участь южноамериканцев была менее романтичной. Полиция арестовала их во время ланча.

– Похоже, никакие они не аргентинец и перуанец, – сказал доктор Антоник. – Они даже не студенты.

– А что они натворили?

– Вероятно, их схватили по доносу.

– У них определенно был злодейский вид.

– О да, полагаю, они были отчаянные ребята – шпионы, может, даже биметаллисты, кто знает. В наши дни значение имеет не то, что вы сделали, а то, кто именно на вас настучал. Думаю, полицию насчет этой парочки проинформировал кто-то весьма высокопоставленный, в противном случае доктор Фе смог бы замять дело до окончания торжеств. А возможно, влияние доктора Фе идет на убыль.

Так что в конце концов в честь Беллориуса прозвучал только один голос, зато наиболее подходящий.

Памятник – когда после многих неудачных рывков за шнуры его освободили наконец от покрывала и он в каменной высокомерной невозмутимости предстал в лучах свирепого нейтралийского солнца, пока грубая публика свистела и, по своему обыкновению, бросала петарды под ноги людям более благородным, встревоженные голуби порхали над толпой, а оркестр всей мощью звука гремел вслед трубачам-зачинщиками, – памятник повергал в ужас.

Ни одного прижизненного изображения Беллориуса не сохранилось. Ввиду их отсутствия в Министерстве культуры и отдыха провернули хитроумную аферу. Статуя, столь откровенно представленная взорам публики, долгие годы пролежала в каком-то склепе. Она была создана в эпоху свободного предпринимательства для надгробья коммерческого магната, чье баснословное состояние после его смерти оказалось фикцией. Это был не Беллориус; это был не сам магнат-мошенник; фигура даже не была мужской и вообще человеческой; возможно, она воплощала одну из добродетелей.

Скотт-Кинг был ошеломлен преступлением, которое при его невольном участии свершилось на этой очаровательной площади. Но его речь уже была произнесена, причем принята очень благосклонно. Он говорил по-латыни; он говорил от всего сердца. Он сказал, что с этого момента озлобленный и раздираемый на части мир, отдавая дань великой политической концепции Беллориуса, начнет объединяться, – здесь, в Нейтралии, на фундаменте, который Беллориус так надежно заложил, родится прочный союз страждущих народов Запада. Он сказал, что милостью Божьей они сегодня зажгли свечу, которую никогда уже не погасить.

После выступления последовал потрясающий обед в университете. А после этого обеда Скотт-Кинг был удостоен степени доктора международного права. А после награждения его посадили в автобус и отвезли в компании доктора Фе, доктора Антоника и Поэта обратно в Беллациту.

По прямой дороге путешествие заняло всего пять часов. Полночь еще не миновала, когда они катили по залитому огнями столичному бульвару. Разговоров в пути было мало. Когда они подъехали к министерству, доктор Фе сказал:

– Итак, наша маленькая экспедиция окончена. Я могу только надеяться, профессор, что вам она понравилась так же, как и нам.

Он протянул руку и улыбнулся в свете дуговых фонарей. Доктор Антоник и Поэт собрали свой скромный багаж и попрощались.

– Доброй ночи, – сказали они. – Доброй ночи. Отсюда мы дойдем пешком. Такси стоит слишком дорого – после девяти вечера действует двойной тариф.

Они ушли. Фе поднялся по ступеням министерства.

– Пора вернуться к работе, – сказал он. – Поступил срочный вызов от начальства. Мы в Новой Нейтралии налегаем на работу допоздна.

Он не то что бы ускользнул, но скрылся из виду довольно быстро. Скотт-Кинг едва успел его поймать в дверях лифта.

– Послушайте, а как же я? Куда же мне идти?

– Профессор,