психическая травма.

– Предположим, меня освободят от службы – может, тогда и смогу вернуться в Финикс.

– Ну да, да, конечно, милый! Куда бы ещё ты думал поехать-то?

– Не знаю. Может, на остров какой-нибудь.

– В смысле, какой ещё остров? Мы ж не на острове живём!

– Как там все? Как Беррис?

– Беррис принимает наркотики!

– Господи боже!

– Не божись!

– Ой-ой-ой. Так и какие же наркотики?

– А какие попадутся, те и принимает.

– Сколько ж ему лет-то?

– Ещё и двенадцати нету.

– Вот ведь сопляк, а туда же… Ладно… ладно… от Билла-младшего что слыхать? Есть что-нибудь?

– Билл-младший сидел почти с месяц.

– Сидел? На чём сидел?

– Сидел. Ну сидел… Сидел, и всё.

Джеймс прервался, чтобы затянуться напоследок и отложить сигарету.

– В смысле, это в тюрьме, что ли?

– Один – на наркотиках, другой – в тюрьме!

– Это за что же?

– Не знаю. За то, за сё, за всё хорошее. Угодил в тюрьму через неделю после Нового года, а вышел только десятого февраля. Три недели его держали. Заставили признать себя виновным, дали два года условно, а то бы мурыжили и мурыжили ещё не знаю сколько. Эти-то там устали от всяких безобразий.

– Он в Аризоне?

– Да. Условный срок. Если он снова собьётся с пути, посадят его во Флоренс, к папе. Яблочко от яблони недалеко падает.

– Нехорошо.

– Ты об этом не печалься. Святой Дух бьётся за души мужчин из нашего рода уже многие поколения. Только как ты думаешь, удалось ему хоть малую вмятинку на них оставить?

– Да… знаешь что? Может, Святой Дух не такой уж и святой.

– Ты что же это такое говоришь-то?

– Ты ведь бывала-то где – в Оклахоме да в Аризоне. Вот и всё.

– Что это ты имеешь в виду?

– Не знаю. Просто надо бы тебе чуть больше по свету поездить, прежде чем о Святом Духе рассуждать.

– Джеймс, ты в храм ходишь?

– Нет.

– Ну хоть молишься?

– А кому?

Мать зарыдала.

– Давай-ка, женщина, я расскажу тебе о Святом Духе. Чокнутый он, дух твой.

– Джеймс… – простонала она.

На самом-то деле он не чувствовал ничего, ни горя, ни удовлетворения, но сказал ей:

– Ладно, мам, прости. Я прошу прощения.

– Хочешь помолиться? Хочешь помолиться прямо сейчас вместе со мной, сынок?

– Валяй.

– Господи, Спаситель наш, Отец небесный… – забормотала она, и Джеймс убрал трубку от уха, думая: доведись Святому Духу как-нибудь спуститься в Южный Вьетнам, так уж ему, по всей вероятности, мигом отстрелили бы яйца.

Вдали у барной стойки он увидел нескольких человек – они пили виски из бокалов со льдом. Какой-то офицер в камуфляже сидел, уставившись на свои пальцы, а те терзали коктейльную салфетку.

В этот миг ему вдруг подумалось про сержанта Хармона. Боже мой! Да ему же хотелось воды!

– Сынок, – окликнула мать, – ты ещё там?

Сухие, растрескавшиеся губы – запёкшиеся, жаждущие. Эти сигналы языком…

– Спасибо за молитву, мам, – сказал он и повесил трубку.

Взял свою банку – и допил её, осушил, высосал до последней капли. Пиво было лучшим из того, что он когда-либо пробовал. Худшим – и лучшим.

Снилось Джеймсу, что он никак не найдёт свою машину. Стоянка сменилась деревней с узенькими кривыми улочками. Он не хотел просить о помощи, потому что нёс с собой эмку, а эти люди могли его арестовать. А время истекало… Вот и всё, что он вспомнил, когда проснулся, лёжа на матрасе в вымокшей гражданской одежде, хотя во сне был миллион ответвлений, целые проспекты переплетённых друг с другом событий и невысказанных затруднений. Каждую ночь он видел во сне кучу всего. Сон его утомлял, словно тяжёлый труд.

Джеймс встал, чтобы включить кондиционер, но никакого кондиционера в комнате не было. Под ногами глухо громыхал музыкальный ящик на нижнем этаже. С гвоздей над открытым окном свешивалась москитная сетка. Он думал, что на дворе день, но на улице виднелись только жёлтые лампочки какой-то вывески. Разыскал свои сине-чёрные мокасины и спустился по боковой лестнице за пивом. Это был тупик, незаасфальтированный, и чтобы не вляпаться в грязь, приходилось смотреть себе под ноги. Вот и бар «Джолли-Блу». Там он подсел к каким-то ребятам: те тоже были из Двадцать пятой дивизии, тоже из разведотряда, но плохие парни – «дальнюки». Они отсыпали ему немного спидов, и сон тотчас же как рукой сняло. С ними не было никаких женщин. Глаза у них сверкали, как у диких зверей. Эти ребята закидывались кислотой и прочими веществами, которые перекручивали им нервы и выворачивали мозги наизнанку.

– Давай с нами. Мы просто гуляем по джунглям. Мы – хозяева ночи. Принимаем спиды. Трахаемся. Убиваем. Разрушаем.

Джеймс хотел добиться нужного результата, но у него никак не выходило. Он осознавал, что всего-то и нужно, что пойти к этим ребятам, пойти в «дальнюки», перевестись. И тогда его глаза тоже преобразятся, как у них. Он спросил:

– Вы знаете Чёрного Человека?

– Да, – ответили они, – мы знаем Чёрного Человека, он ходит вместе с нами.

– Он может показать мне, как перевестись, – сказал Джеймс.

– Ну так давай, давай, разве ты не перепробовал всё остальное?

– Да, точняк, – согласился он, – пора бы и мне поплотнее сблизиться с чудовищами.

– Есть время сходить?

– Я на втором сроке службы.

– Отпуск домой тебе не давали?

– Да я и не просил.

– Что, не хочется разве дом повидать?

– Мой дом тут, на войне.

– Добро. Вот поедешь домой, так и будешь в итоге собирать пасьянс «Солитёр» до посинения. Колода за колодой. Сидишь у окна – и собираешь, пока глаза на лоб не полезут.

– Девяносто девять процентов того дерьма, что ежедневно возникает у меня в башке, противоречит закону, – сказал один. – Но только не здесь. Здесь то дерьмо, что творится у меня в башке, и есть закон, а кроме него, никакого другого закона здесь и нету.

– У них там какие-то военные теории, чувак. Теории. Мы такого себе позволить не можем. Такому здесь не место. У нас есть миссия. Никакой войны. Только мис-си-я.

– Ходить и убивать, верно?

– Гляди-ка, дошло. До этого засранца дошло!

– Пять баллов, ёпта!

– Продолжай в том же духе!

– Знаешь, что такое «дважды ветеран»? Это когда ебёшь бабу и сперва кончаешь в неё, а потом – кончаешь её.

– Тут каждый первый – дважды ветеран.

– Да?

– Так выпьем же за каждого дохлого засранца!

Они ушли, а он остался допивать пиво и смотреть на танцовщицу с синяками на ногах. У его головы тупо стукались в стену два комара. Если не брать их в расчёт, Джеймс был