что она приводила его в отличное настроение. Купил две пачки настоящих штатовских «Мальборо», постригся у уличного парикмахера – он никогда не стриг волосы где-либо, кроме главной базы, но был достаточно пьян, чтобы решиться попробовать что-то новенькое, – а после этого приобрёл пару тонких чёрно-синих мокасин. Переоделся прямо на улице, пока прохожие тщательным образом отводили взгляды, а камуфляжную форму спрятал в коричневую хозяйственную сумку с нейлоновыми ручками.

Он подумал, что протрезветь лучше бы до того, как он навестит сержанта, а перед тем, как протрезветь, лучше напиться ещё сильнее. В районе одиннадцати тем же вечером сторговался с велорикшей, чтобы тот отвёз его к какой-нибудь дешёвой гостинице в уезде Тёлон, но уже где-то в дороге они коренным образом пересмотрели данный план и поехали в небезопасные ночные часы на расстояние в почти шестьдесят миль, к берегам Южно-Китайского моря, к борделю, о котором Джеймс был наслышан: бордель назывался «У Французика» и обладал легендарным прошлым. В два ночи они добрались до места назначения – россыпи лачуг на отшибе какой-то рыбацкой деревушки. Он разбудил дремлющего за стойкой в кафе папу-сана, который немного понимал по-английски и неплохо угадывал смысл всего остального; когда Джеймс спросил его: «Ты и есть Французик?», папа-сан ответил: «Французик уже идёт», но Французик всё не приходил. У борделя не имелось никакого внешнего освещения. Джеймс не слышал шума генератора. Не видел нигде девочек. Равно как и других солдат. Равно как и кого-либо ещё. Меланхоличный старый папа-сан проводил его, светя фонариком, к одному из бунгало не лучшего вида, чем простой шалаш, в ряду точно таких же убогих построек. Постель была усыпана чьими-то лобковыми волосами. Джеймс сдёрнул простыню. Тонкий матрас был весь в пятнах, но пятна эти выглядели не такими свежими, как лобковые волосы. Джеймс не стал утруждаться и опускать сетку. Комаров не было видно.

При свете керосинового фонаря он нашарил складной нож и был уже готов обрезать штанины форменных брюк, однако одумался и взамен укоротил поддельные «левисы». К тому времени, как он уснул, его хмель перетёк в похмелье.

Поднялся он где-то в полдень и пошёл в кафе с усыпанным песком полом, где какая-то женщина подала ему омлет, горячий чай и багетик. Потом Джеймс велел ей принести ему всё то же самое по второму кругу, только чай заменить пивом.

Он был не единственным клиентом. В паре столиков от него сидел одноногий военный в обрезанных джинсах и камуфляжной рубашке с оторванными рукавами, опалённый солнцем блондин в очках-авиаторах – он прихлёбывал пиво без закуски, а по большей части вертел в руках девятимиллиметровый «браунинг», держа большой палец на кнопке выброса магазина, ронял в ладонь нижний конец обоймы и снова заталкивал внутрь, опять выбрасывал, снова заталкивал внутрь.

– Все мы умрём, – заявил он. – Лично я умру под кайфом.

Джеймсу всё это вовсе не понравилось, он встал и вышел.

Он направился к невысокому волнорезу, где низко рокотал прибой. Пляж был узкий, с бурым песком. Джеймс сел на каменный мол, закурил сигарету и наблюдал, как на волнах качается тушка утопшего петуха. Это был не тот Французик, о котором все говорили. Все рассказывали, что у Французика подаётся только пиво «33» – как минимум эта часть вроде бы оказалась правдой – и экстракт шпанской мушки. Также девочки – они, конечно, были из крестьянок, но какие-то девочки всё-таки должны были быть. А ещё все рассказывали, что там по традиции старого-доброго Дикого Запада почти каждую ночь гремят перестрелки. А ещё велорикши якобы никогда не приближаются к нему после того, как стемнеет, а не то их транспортные средства неминуемо реквизируют для гонок туда-сюда по пляжу, оканчивались же эти гонки обычно в морской пучине.

Размышления прервал звук одиночного выстрела, и Джеймс помчался к кафе посмотреть на случившееся бедствие, однако там ничего не произошло. Белобрысый парень всё так же сидел там один-одинёшенек.

– ЭЙ, КТО-НИБУДЬ! – крикнул парень, хотя вокруг никого не было. – Этот чувак, кажется, врубился кое в какую херню!

Джеймс встал на входе и застыл. Может, ему и была охота заказать себе пивка, но мама-сан убежала по каким-то делам.

– Ну чё, сыгранём в русскую рулетку?

Джеймс мотнул головой:

– Нет.

– Лучше наденьте свои антиобсирательные кружевные трусики, сеньор.

Джеймс занял стул, стоящий напротив, и сел, уперев руки в боки.

Парень прекратил поигрывать пистолетом и почесал пальцами сморщенный конец культяпки, затем возобновил забаву: то вытряхнет обойму на ладонь, то затолкнёт её наружу.

– Раз не хочешь играть со мной в игру, так и за столик ко мне не подсаживайся.

На именной нашивке его формы не значилось никакой фамилии: парень её свёл – по-видимому, выжег горящим кончиком сигареты. Вместо опознавательного жетона военнослужащего с его шеи свисал заржавленный консервный нож.

Он расположил пистолет на столике перед собой рядом с пачкой «Парламента» и зажигалкой «Зиппо».

– Нравится эта хрень? «Парламент»-то?

– Не особо, – ответил Джеймс.

– Мне больше достанется.

Он выбил из пачки одну сигарету, взял её в губы и поджёг, провернув всю процедуру одной только правой рукой – левая по-прежнему покоилась на спинке пистолета.

Джеймс сказал ему:

– Сил нет на это смотреть.

– Ну так и нефиг пялиться. Тут тебе не в цирке.

– Как мне свалить из этого вашего дурдома?

– Берёшь и пиздуешь прямо по дороге.

– Ну не пешком же мне до Сайгона тащиться!

Парень почесал кожу головы дулом пистолета.

– Нет, чувак, зачем! Твою жопу первый же встречный хер на мотороллере подберёт. А не первый, так второй.

Дуло пистолета всё ещё упиралось в голову.

– Ты эту хреновину положь лучше, а?

– Мы все умрём, чувак.

– Да у тебя вообще фамилия-то есть? Как тебя звать?

– Кэдволладер.

– Так что насчёт того, чтобы отложить её на минутку? Тогда я смог бы и пивчанского с тобой хлебнуть.

– Я сообщил тебе свою настоящую фамилию. Это большая ошибка.

– Почему ошибка?

– Людям известна твоя фамилия, – сказал он, – и это больно.

– Ну да, понимаю, покалечило тебя, – ответил Джеймс. – В этом-то вся херня и есть.

Белобрысый парень закрыл глаза и какое-то время сидел не шелохнувшись, дыша через ноздри.

– Ох ты ж блин, – произнёс он после долгого перерыва. – Все вы как зомби.

Снаружи приблизился, а потом резко стих гул двухтактного двигателя. Кэдволладер опустил пистолет на стол.

– Француз приехал.

Вошёл тщедушный человечек, наряженный в тартановые бермуды, дзори и рубашку с длинными рукавами. Белый, голубоглазый и лысый. Подтащил стул, как бы собираясь подсесть, но заколебался, заметив оружие.

– Это вам, – сказал он и поставил рядом с рукой