в ссылке, соскучился по этим разговорам, страстно желал их возобновления, – а сейчас казалось, будто не пропустил ни минуты, вернулся в точности к тому мгновению, на котором прервалась его беседа с красноглазым полковником и дрожащим, как легавая собака в стойке, сержантом. Казалось, эти двое ведут мысль по параллельным траекториям, уверенные в том, что пересекутся где-то в бесконечности. Шкипу обожгло пищевод. Он глотнул «Севен-апа». Сознание занимала одна-единственная непреложная истина: истекающий кровью человек с выколотыми глазами, которого его дядя с такой готовностью отправил на тот свет, был когда-то живой душой в семье таких же душ, которые знали его по имени и окружали любовью, а он, Шкип, шпион величайшей в истории нации, тревожится из-за того, что это должно его как-то тревожить.

– Что я вам говорил, – продолжал полковник, – насчёт централизации? Вьетконг и ВНА управляются из одного источника.

– Весьма остроумно.

– Я бы сказал, непревзойдённо. Нам так не победить. Наш юный рядовой сегодня утром очень верно сформулировал данную мысль. С этого дерьма уже никому не смешно. Это дерьмо вырвалось из-под контроля. Это дерьмо надо прекращать.

Шкип ни разу ещё не слышал от полковника утверждения, хотя бы отдалённо похожего на это. Оно было в корне неверно. Оно было ложно от начала до конца, потому что открывало путь наружу слишком многим правдивым фактам.

– Если мы не сможем централизоваться, если так и будем бултыхаться, словно муравьи в патоке, то каждому из нас как отдельному бултыхающемуся муравью нельзя будет ждать приказов сверху.

Шторм спросил:

– Что же у нас в сухом остатке, папаша?

– В сухом остатке мы имеем то, что у нас есть двойной агент, – и работать мы с ним будем очень осторожно. Но нам предстоит очень многое обдумать и распланировать, а сегодня приступать к этому нет смысла. Давайте просто порадуемся тому, что нам не приходится сидеть на жопе ровно, в то время как дядюшка Хо реализует один великолепный стратегический ход за другим, пока что-нибудь из них не сработает. На этот раз ход не сработал. На этот раз они бросились в бой и лишь впустую растратили людские ресурсы.

Джимми Шторм расхохотался с утомлённо-самозабвенным видом, обратив на себя удивлённые взгляды Шкипа и полковника. Овладел собой.

– Ёшкин кот, и как это вам удаётся проехать сорок восемь часов без сна и иметь какие-то силы плести столь красноречивый вздор? ЭЙ, УБЕРИТЕ ОТ МЕНЯ ЭТИХ ШМАР! – крикнул он маме-сан, которая ходила по заведению и обслуживала столики. – Хотя ладно, ты, – сказал он, – вот ты можешь подойти, – и щёлкнул зажигалкой в сторону протянутой к нему сигареты миниатюрной женщины с жирными ляжками, заключёнными в чёрную мини-юбку. Объяснил: – Вот эта – лживая психованная шлюха. Хорошая порода. Мой типаж.

Полковник прикурил от того же самого огонька. Он курил сигареты «Плэйерс» в плоской пачке – насколько припоминал Шкип, именно эту марку предпочитал Джеймс Бонд.

– Как так, сегодня – да без сигар?

– Бывают дни, когда у них появляется немного поганый привкус. А ты по-прежнему не куришь?

– Нет.

– Вот и не начинай. – Он затянулся. – Это война, Шкип.

– Понимаю.

Шкип встал и пошёл бродить по заведению. Заглянул в туманную глубину внутреннего помещения бара «Джолли-Блу». Стоя в дверях, он чувствовал, что там, внутри, градусов на десять жарче. В зале было пусто, если не считать трёх девушек и мамы-сан за фанерной стойкой; мама-сан тут же окликнула:

– Да, сэр? Хотите пива?

– Мне бы поесть.

– Хотите супа?

– Суп и багет, пожалуйста.

– Я вам принесу. Вы садитесь.

– Мужчина, позвольте с вами познакомиться, – сказала одна из девушек, но Шкип развернулся, оставив её без ответа.

Он подошёл к бетонному жёлобу за кабинками для секса, выходящему на тёмную равнину, поросшую слоновой травой. Справил малую нужду, обмыл лицо под краном цистерны, подоткнул потную рубашку, сказал себе: «Это война, Шкип». Развеял страх.

Вернулся к товарищам.

За столом полковник повествовал Шторму:

– Яйца достать было трудно. Всё в этом роде скидывали мы в общий котёл – яйца и любое мясо, какое нам удавалось заманить в ловушку, и врачи – были у нас там и санитары – врачи решали, кому что съесть из этих запасов провизии. Ловили собак, обезьян, крыс, птиц. Держали пару кур в курятнике из ящика. – Шкипу он пояснил: – Это я рассказываю ему, какую услугу оказал мне Андерс Питчфорк в лагере для военнопленных. Я болел, и Андерс скормил мне яйцо вкрутую. Андерсу дозволялось по одному яйцу в день, потому что он трудился на тяжёлых работах и нуждался в белке. Вот он и отдал мне яйцо из своего пайка, потому что я слёг и валялся без сил. Ну а я не стал отнекиваться и воротить нос, не стал говорить «нет, спасибо», нет уж – взял и мигом сожрал это яйцо, пока он не передумал. Если бы Андерс Питчфорк сейчас вошёл к нам сюда и попросил меня вот прямо сию же секунду отрезать ради него руку, я сделал бы это, не колеблясь. Вот тут, на этом самом столе лежала бы сейчас моя отсечённая рука. Вот что даёт война. Родство – глубже, чем по крови. А потом возвращаешься обратно к мирной жизни, и что же – в соседнем кабинете дальше по коридору сидят враги, которые вонзят нож тебе в спину. Ребята вроде Джонни Брюстера. Брюстер этот – совершеннейший мудак и постоянно на меня дуется. Знаешь его, Шкип?

– Не в лицо. Что же вы сделали такого, что он так на вас дуется?

– Вопрос в том, что сделал мне Брюстер! Из-за него мне в прошлом году пришлось шесть месяцев не выбираться из-за стола и ответить на кучу вопросов. Они-то пытались обставить это дело как что-то вроде медицинского обследования. Но я-то знал, о чём идёт речь.

– И о чём же? Не о той ли истории на Филиппинах?

– Да чёрта с два! О Каофуке. О моём вертолёте, о моём взводе. А я взял да и задал ему хорошую трёпку, и знаешь что? Вопросы прекратились! Фарс был окончен, и вот я снова здесь!

– Задали ему трёпку, говорите?

– В июне, – сказал полковник, – я послал его в нокаут.

– Что?

– Ты всё верно услышал. Я пригласил его поиграть в гандбол. Мы переоделись в раздевалке, вышли на площадку, а я подошёл – да как вмазал ему в подбородок! Спроси у любого боксёра: лучше тебе не знать, что такое получить удар в подбородок. Первое, чему тебя учат, – прикрывай подбородок. Я уложил его на лопатки, сэр, и об этом