склона горы – нет, разве что в пламени. Он отвесил подзатыльники нескольким местным жителям, которые сидели в рядок задами прямо на голой земле, вытянув ноги вперёд, со скрученными лодыжками и связанными за спиной руками. «Кучи-кути» взяли в плен какого-то человека, вьетконговца, как сообщили они, который якобы подошёл к ним с «калашом» и разнёс в клочки вещмешок индейца – прямо у того за плечами. Индеец крепко схватил пленника с завязанными глазами за скрученные запястья и поволок его спиной вперёд по земле в кусты, где «кути» разбили свои палатки. Пока человечку выворачивали руки, пока «кути» подвешивали его за запястья к обрубленной ветке баньяна, оставив пальцы ног в шести дюймах над землёй, он корчился так яростно, что его челюсть, казалось, вот-вот выскочит из суставов, но не проронил ни звука.

Все в «Эхе» тревожились из-за сержанта – того увезли в Двенадцатый госпиталь с травмами шеи, позвоночника и живота, где он и ждал своей участи, разбитый параличом и в слишком критическом состоянии, чтобы отправлять его домой в Штаты. Большинство «эховцев» сидело в «Фиолетовом баре» не говоря ни слова, пили они лишь немного, отупев от горя и отвратительной неумолимости рока. Чернокожий новобранец сидел с ними и плёл несусветные байки про людей, с которыми ему якобы случалось лично пересекаться на родине. Он мог говорить только потому, что у него не было разбито сердце. Сержанта он никогда по-настоящему не знал. Происходил новичок из какой-то луизианской глухомани и казался одновременно смущённым компанией всех этих молчаливых ребят и возбуждённым возможностью поговорить о доме.

– Доводилось мне в своё время ведьму на себе верхом покатать. Это, то есть понял я, что ведьма-то у меня на закорках целую ночь скакала, потому как проснулся уставшим и с потёками кровавыми в уголках рта – там, где удила закусывал. А чтобы отвадить ведьму, можно подкову над кроватью повесить. Прежде чем она до дома твоего доберётся, придётся ей пройти по всем дорогам, где та подкова проехала. Дядька мой как-то схватил ночью ведьму за руку да треснул её камнем, а на другой день, Христом-богом клянусь, воскресенье было, так вот в церкви-то соседка наша, старушка, стояла, пела псалмы – как вдруг изо рта у ней пена как попрёт, а она сама как упадёт да начнёт по полу валяться, а проповедник-то и говорит: «А задерите-ка ей шаль», задрали ей шаль, и что же – рука у ней оказалась раздробленная, из мяса кость торчит, аккурат на том месте, где дядька-то мой той ведьме руку сломал, и тогда проповедник-то говорит: «Тащите её в яму», и потащили её в яму, и говорит: «Сжечь ведьму!», ну вот её в той яме-то и сожгли. Правда истинная, Христом-богом клянусь! Дома этого никто отрицать не станет. Это дядька мой мне рассказывал, а так-то все знают.

Это был круглолицый чернокожий юноша – с очень чёрной кожей, цвета угля. Никто его не перебивал, и он мог бы молоть языком хоть целую вечность, но тут в бар вошёл Нэш и оборвал рассказчика:

– Эй, вы должны это видеть: «кути» с этим вьетконговцем забавляются, совсем его раскурочили, не вру, пацаны, это реально надо видеть!

На улице за картиной наблюдал Чёрный Человек, очищая при этом руками и поедая манго. В окрестностях лагеря всегда можно было достать манго – бананы тоже, а иногда и папайю.

– Дальнюки-то эти накукурузились все бензедринчиком да барбитурой. От качелей совсем крышняк сорвало! – пробормотал он.

Один из «дальнюков», как назвал их Чёрный Человек, по сути, самый отмороженный из полковничьих «кучи-кути», по-дикарски одетый негр, стоял в луже крови перед подвешенным пленником и плевал ему в лицо.

Лейтёха-чокнутый наряду с сержантом Штормом из отдела «Пси» тоже стояли и смотрели.

Полковник наблюдал из-под навеса, сидя на изрешеченном пулями складском контейнере, в котором обитали куры. Ни он, ни этот Шкипер, похоже, не спешили заявлять о своём присутствии. Лейтенант приблизился к ним и сказал:

– Ну что ж, теперь у нас тут такие дела, дело в том, что это дело…

Он не договорил. Нахмурился. Закусил губу. Чёрный «кути» с таким видом, точно читал им всем лекцию, вогнал человеку в живот лезвие многофункционального швейцарского ножа.

– Они надирают нам зад, но мы всё же разузнаем, что к чему. Наступление ведётся по всему Югу. Атаковали даже резиденцию американского посла.

Сержант Шторм из отдела «Пси» сказал:

– Эй, парень, стой, не надо, – но не очень-то громко.

Ковбой подначивал:

– Покажи этому пидорасу. Заставь его орать. Пусть запросит пощады. Да, ёб твою мать! Вот как сержик орал! Пусть этот так же заорёт!

Он побагровел от ярости и разрыдался.

– Хочу показать кое-что этому сучьему потроху, пусть увидит. – Теперь «кути» потянулся к глазам человека ложкой из своего швейцарского ножа.

– Давай, давай, – подначивал Ковбой.

– Пусть этот пидор хорошенько… рассмотрит тут… кое-что… – цедил «кути». – О да! Пищишь, как девчонка! – ответил он на вопли человека. Уронил нож в кровавое месиво под ногами, схватил глазные яблоки, висящие на фиолетовых ниточках зрительных нервов и развернул их красной сосудистой стороной – так, чтобы зрачки посмотрели назад на пустые глазницы и мякоть в черепе. – Хорошенечко разгляди, каким ты стал, говна кусок!

– Господи Иисусе, – выдохнул тощий маленький сержант.

Полковник соскочил с контейнера, подошёл к месту действия, расстёгивая кобуру, отодвинул Ковбоя и «кути» в сторону и выстрелил болтающемуся на ветке пленнику в висок.

Сержант Шторм сказал:

– Правильно, блядь!

Ковбой поглядел полковнику прямо в глаза:

– Вы не слышали, как кричал и стонал сержик, пока не потерял голос, – сказал он ему. – Случись ещё раз или два такая хрень, и всё, с этого дерьма никому уже не смешно.

* * *

Труп мгновенно обмяк, и по щеке сполз ошмёток мозга.

Юному капитану Миню в качестве пилота ВВС Республики Вьетнам случалось направлять орудия на бесчисленное количество целей и, сидя в кабине истребителя-бомбардировщика Ф-5Е, должно быть, и самому доводилось лишить жизни сотни человек, но эти-то обрывались где-то там, в неизвестности, под покровом огня и дыма, и до сих пор Минь не видел, чтобы кто-нибудь кого-нибудь убил у него на глазах.

Стояло солнечное утро. Почти полдень. В воздухе уже повисла гнетущая духота.

Полковник зачехлил своё оружие и сказал:

– Я готов на многое во имя борьбы с коммунизмом. На очень многое. Но боже правый, всему же есть предел.

Минь услышал, как засмеялся племянник полковника. Шкип Сэндс едва стоял на ногах, так разбирал его хохот. Опёрся рукой на палатку и чуть было