медсестра из шестой палаты угостила его пончиком, сказала, что ухаживает за новопоступившими и некоторыми тяжелоранеными, подвела к занавеске у какого-то углубления, вроде ниши в стене, и спросила:

– Джим? Тебя же зовут Джимом?

Занавеску она пока не отдёрнула.

– Я предпочитаю называться Джеймсом.

Медсестра немного отодвинула перегородку.

– Сержант Хармон? К вам Джеймс. Джеймс из вашей части.

Сержант имел крайне непрезентабельный вид. Джеймс остановился у края койки, сказал: «Здорово, сержик» и попытался придумать что-нибудь ещё, но ничего не придумалось. Джеймс хотел сказать: «Там ребята без тебя бухать собираются», и «Наша гора на днях под обстрел попала», и «Я гору тоже обстреливал». Он сердился на кого-то, кто был поблизости, возможно, даже на самого сержанта – тот выглядел скорее мёртвым, чем живым, и его явно было не пронять новостями о нарушении устава. Он походил на чудовище Франкенштейна, сложенное по кусочкам и подключённое к проводу, разряд которого пробудит его и заставит осознать свой путаный и мучительный чудовищный конец. Как и у чудовища Франкенштейна, у сержанта торчали даже по бокам головы блестящие металлические скобы – для какой, интересно, цели? Простыня укрывала его по место, где когда-то находился пупок – и где он был бы и сейчас, если бы у сержика остался живот, а не невнятное месиво, будто бы собранное из мясных обрезков со скотобойни. У кровати размеренно шипел и постукивал какой-то прибор. На экране монитора мелькали красные цифры, сообщающие о пульсе: 73, 67, 70.

– Зачем у него эта трубка изо рта?

– Джеймс, сержант ещё не умеет дышать своими силами.

Медсестра пододвинула для него стул, он сел у постели и взял сержанта Хармона за руку. По капельнице, вставленной сержанту в запястье, пронёсся какой-то пузырь.

– Сержик!

Ярко-голубые глаза, до того свободно плавающие в глазницах, направились на Джеймса и остановились. Сержант щёлкнул языком по нёбу.

– Видишь меня?

Сержант ещё раз цокнул языком: «Цык-цык!», как будто журил ребёнка, «цык-цык!» Губы у него были белые и растрескавшиеся, от них отслаивались чешуйки.

Джеймс наклонился поближе и посмотрел Хармону в глаза. Слипшиеся от слёз ресницы расходились вокруг них венчиками, совсем как на детском рисунке. Прекрасные голубые глаза. Принадлежи они женщине, от них невозможно было бы оторвать взгляд.

– Что это он за звук издаёт? – спросил он, но медсестра куда-то ушла. – Что вы пытаетесь сказать, господин сержант? – Джеймс утёр собственные слёзы, хлюпнул носом и сплюнул в коричневую ёмкость для отходов, полную тампонов и осклизлых бумажных салфеток. – Я просто так заглянул. Привет передать. Посмотреть, не надо ли тебе чего. Всякая такая фигня.

Через каждые несколько секунд сержант издавал всё тот же тикающий звук. Может, это была азбука Морзе?

– Сержик, я уже не помню азбуку Морзе, – сказал он.

Вошли две медсестры, оттеснили Джеймса, вынули трубку у сержанта из губ и просунули ему глубоко в горло другую трубку. Та забулькала, зачавкала, и цифры на мониторе стремительно скакнули вверх: 121, 130, 145, 162, 184, 203… Через минуту трубку убрали, сержант снова задышал, и показатели пульса медленно поползли вниз.

– Чёрт возьми, – вырвалось у Джеймса.

– Мы поддерживаем его лёгкие в чистоте, – объяснила одна из медсестёр.

– Вы же даже не поздоровались, – укорил Джеймс.

– Привет, сержант, – сказала медсестра, и они удалились, а Джеймс снова сел и взял сержанта за руку.

Глаза у Хармона плавали в глазницах, взгляд горел мольбою. В нём читалось всё. Джеймс зарыдал, завыл как собака. Из глаз вместе со слезами изливалась действительность и правота, рыдания очищали, он плакал, и наплевать, что люди подумают – это важнее всех этих ваших политических игрищ. Из глаз сержанта слёзы текли назад, сбегали по вискам и забирались в уши, но он не издавал ни звука, только всё так же щёлкал языком.

– Это Джеймс, доктор, – представила его медсестра. Она вернулась вместе с жизнерадостным на вид медиком. – Джеймс из части сержанта Хармона.

– Как мы сегодня поживаем, господин сержант?

– Что случилось? – спросил Джеймс.

– Вы это к чему?

– Что случилось? Что случилось? Как его ранило?

Доктор сказал:

– Что с вами случилось, господин сержант?

Сержант пошевелил шелушащимися губами и щёлкнул языком.

– Он всё вот так вот делает, – сказал Джеймс. – Слышите?

– Что с вами случилось, господин сержант? Помните? Мы же с вами вчера об этом говорили?

Сержант подгадал момент, когда движение его губ совпало с выдохом аппарата, и произнёс:

– Я… я… – а может, просто шевельнул губами так, чтобы было похоже на то, будто он сказал именно это.

– Помните, о чём мы беседовали? Говорили, что в вас могла попасть ракета? Прилететь вам в спину?

– Я думал, его ранило в туловище, в живот, думал…

– Ракета вошла ниже солнечного сплетения и направилась вверх вдоль позвоночника, насколько мы можем судить. Раскроила его по хребту.

– Его ранило ракетой?

– Верно.

– Вы хотите сказать – ракетой. Сигнальной ракетой.

– Верно. Нанесён серьёзный вред. Мышцам, лёгким, позвоночнику. Спинному мозгу на всём протяжении до второго позвонка. Серьёзно вас потрепало, а, господин сержант?

Тот шевельнул губами. Попытался произвести какой-то звук, булькнув слюной в горле, попытался сформулировать какое-то высказывание. Насколько понял Джеймс, сержант хотел сказать: «Остались от меня рожки да ножки».

К телефонам выстроились очереди человек по десять, но в офицерском клубе стояли три других аппарата для каких-то офицерских нужд, так что Джеймс пошёл туда. Набрав номер оператора, положил правую ладонь на приклад своего нового пистолета и пристально глядел в глаза всем, кто к нему приближался. Все три телефона были в его полном распоряжении.

Он продиктовал оператору номер Стиви – незабываемую комбинацию цифр: тысячи лет назад, учась в старшей школе, случалось ему набирать её сотни раз.

Трубку подняла её мама.

– Алло!

Голос звучал заспанно и, похоже, испуганно. Он повесил трубку.

Какой-то капитан принёс ему банку «Будвайзера». Эти ребята оказались не так уж плохи. Он снял ладонь со ствола, закурил, а потом позвонил домой.

– Сколько у вас там времени? – сразу же спросила мать.

– Не знаю. Сейчас где-то после обеда.

– Джеймс, ну, что ты решил? Насчёт того, чтобы остаться? Что решил-то?

– Я решил немножко продлить время своего пребывания.

– С чего бы тебе хотеть остаться? Разве ты не понимаешь, что отдал свой долг родине сполна? В той же мере, что и все остальные.

– Ага… Да вот как будто этот долг ещё не отдан до конца.

– Что, не осмелишься оформить отказ и после этого срока?

– Я уклонился от обязанностей. Может, им и не захочется больше меня тут видеть.

– Что ж, я и не удивлюсь. У тебя, наверно,