Было слишком поздно скрывать свое удивление, поэтому я даже не попытался.

— Где Джейми? — спросил я Холли, с трудом отводя глаза от смертоносного взгляда Томпсона. — Где он?

Она застенчиво улыбнулась, словно давая понять, что мне не одурачить ее новыми проверочными вопросами.

— Нет. Отец — это Бог, а Джеймесон — отрицатель. — Улыбка исчезла, и в следующую секунду прежние эмоции вернулись. — Отец очень любит его! Он все еще испытывает боль, но так и должно быть. У каждого есть роль, которая уже определена, — так говорит Отец. И мы должны сыграть ее, как было задумано, верно? Отец предложил Джеймесону рай, шанс присоединиться к нам, а тот сильно ранил его своим отказом, своим отрицанием. Но все это — часть плана. Это роль Джеймесона, которой он должен следовать, чтобы план был исполнен, как написано в Священной книге. Один отвергнет его, и это — Джеймесон. Его отрицание решит судьбу их обоих. Вскоре Джеймесон умрет, одинокий, напуганный, потерянный и навсегда лишенный грядущего величия! А Отец, отвергнутый им, призовет последний фрагмент Троицы. Вас, Филлип.

— А кем являюсь я? — спросил я, подыгрывая ей. — Отец — Бог, Джеймесон — отрицатель. А кто я?

— Мне нельзя… это слишком болезненно, извините… к тому же только вы и Отец должны обсуждать это. — Нарочито серьезное выражение ее лица снова сменилось легкомысленным. — Видите? Я занимаюсь и изо всех сил стараюсь научиться! Вы ему скажете? Скажете, как усердно я занималась?

Толпа синхронно сдвинулась с места, подойдя чуть ближе. Куид, державший дробовик дулом вниз, поднял его.

— Этим людям нужно отойти, — сказал он приглушенным из-за банданы голосом. — Сейчас я не шучу.

— Скажи им отступить и дать нам немного пространства, — сказал я.

— У меня нет над ними власти, — пояснила Холли. — Они не послушают меня, они слушают только Отца!

— Если они не отступят, то будут слушать арфы ангелов. — Куид медленно поводил дробовиком из стороны в сторону, но взгляд учеников был прикован ко мне. — Они слишком близко, — тихо произнес он, будто чтобы только я слышал его. — Они подбираются слишком близко — это небезопасно.

Я положил руку на дробовик и осторожно надавил, пока Куид не опустил его.

— Иди приведи Отца, — сказал я Холли. — Скажи, что я здесь и что хочу видеть его. Я непременно упомяну, как упорно ты занималась.

Она театрально вскинула вверх руки, затем опустила их, хлопнув себя по бокам.

— Я не могу… вы же знаете… нельзя «привести» Отца! — Она двинулась прочь, и стена из учеников расступилась, давая ей пройти. — Он увидится с вами, когда решит, что пришло время. Не вы призываете его, а он призывает вас!

Я никогда не узнаю наверняка, был ли подан ученикам какой-то сигнал, но они внезапно бросились на нас со скоростью, которой мы от них не ожидали. Ударили нас волной — все сразу. Налетели роем, схватили и затащили в центр толпы. Куид выстрелил один раз, и я услышал, как кто-то вскрикнул. Но к тому времени я уже тянулся за пистолетом, который был у меня сзади, за поясом, и меня тащили в сторону церкви. Куид прокричал что-то неразборчивое, я услышал звуки борьбы, а потом он затих. Когда я, споткнувшись, повалился вперед, мне удалось вытащить из-за пояса пистолет, но его быстро отобрали. Я был поглощен людской массой и не видел ничего, кроме то и дело появляющейся почвы у меня под ногами и моря грязных рук, хватающих, тянущих и толкающих меня во все стороны. Я пытался отбиваться от них, но их было слишком много и они были так близко, что у меня даже не было пространства, чтобы размахнуться для удара. Вместо этого я извивался, в попытке высвободиться. Но в тот момент, когда у меня начал намечаться прогресс, я почувствовал, что плыву по воздуху. Меня несли на руках, и мои ноги больше не касались земли. Толпа принялась громко петь, молиться на языке, который я не слышал с той ночи, когда встретил шрамовника. Надо мной с крестов свисали мертвецы, и языки пламени опаляли темное небо. Смрад смерти окутывал меня все плотнее, и я начал задыхаться от этого ужасного запаха.

Я позвал Куида, но он не ответил.

Затем множество рук принялись лапать мое лицо, что-то ударило меня по голове — и все погрузилось во тьму.

Что-то тут не то. Я ничего не вижу, не слышу и не чувствую. Все будто… отключено. Время и пространство искажены, пронизаны разрозненными образами и странными пустыми звуками, эхом голосов, далекими мучительными криками…

Я пришел в сознание. В голове шумело, перед глазами все плыло. Я попытался пошевелиться, но не смог. Мысли бешено вращались, я подождал несколько секунд, затем попробовал еще раз.

Я был парализован.

Руки прижаты к бокам, и, хотя я находился вниз ногами, мне не казалось, будто я стою. Скорее, я был завернут в смирительную рубашку или в тугой кокон. Я смог пошевелить глазами и веками, но больше ничем.

Меня охватила удушливая паника. Я попытался игнорировать страх, поскольку знал, что, если поддамся ему, сойду с ума. Вместо этого сосредоточился на спокойном внутреннем голосе, который велел мне не волноваться, дышать и не терять над собой контроль. Это помогло мне сделать несколько вдохов и пару раз сглотнуть. Но пошевелиться я так и не смог.

«Попытайся сориентироваться, — сказал я себе. — Пойми, где находишься».

Я попробовал оглядеться. Я на открытом воздухе, подумал я, где-то на открытом воздухе.

Надо мной простиралось небо, кажущееся еще более бескрайним, чем обычно. Должно быть, наступил рассвет. Солнце медленно поднималось над горизонтом. Мир завис над этой странной пропастью между днем и ночью, где не совсем светло и не совсем темно. Я сморгнул песок с глаз и стал видеть чуть четче. В воздухе висел все тот же ужасный смрад, и я чувствовал, как у меня крутит живот. Хотя я мог глотать, это давалось мне нелегко, поскольку в горле у меня пересохло до боли. Я еще раз попробовал оглядеться, но мог делать это лишь шевеля глазами, поскольку всякий раз, когда я пытался повернуть голову, в шею мне что-то упиралось. Мой взгляд скользнул сперва влево: пустыня, раскинувшаяся на многие мили, кустарник, грязь, песок, камни, вдалеке какие-то холмы, а может, даже горы. Неподалеку все еще горело несколько костров. И тут я понял, что моя линия обзора находится почти на одном уровне с землей. Меня снова охватила паника, и я в отчаянии посмотрел вправо. На самом краю периферийного зрения я увидел церковь. «Ладно, — подумал я, — видимо, я лежу на земле, где-то за церковью».

На голой земле?

О Господи Иисусе, я… нет… я не могу двигаться, я…

Они похоронили меня, похоронили в вертикальном положении. Зарыли в землю по шею.

Охваченный ужасом, я принялся биться в своей земляной тюрьме. Она не поддавалась, и я по-прежнему мог шевелить только головой, да и то с ограничениями. Я понимал, что мои попытки выбраться могут лишь еще сильнее вымотать меня и сделать все только хуже. И, тем не менее, я продолжал изнурять себя, пока едва не потерял сознание. В какой-то момент я попробовал звать на помощь, но тщетно. Голос у меня ослаб, а язык не слушался.