Я стоял в центре церкви и ждал.

Мартин наконец поднялся на ноги и заметил мое присутствие. Он по-прежнему был в своей рясе и сандалиях. На этот раз его длинные грязные волосы были убраны назад и не закрывали лицо, оно не сильно отличалось от того, которое я знал много лет назад, только постарело, осунулось и стало более задумчивым. Также он отрастил бороду, которая спускалась на несколько дюймов ниже его подбородка. Я не мог представить, как он справлялся со своими волосами при такой жаре. Медленно и спокойно шагая, он направился ко мне. На расстоянии вытянутой руки остановился, с безразличным выражением лица.

— Теперь чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Ты чуть не убил меня.

— Чтобы добиться твоего понимания, необходимо было сначала сломать тебя. — Он устремил взгляд к потолку и улыбнулся. — Твой друг кричал перед смертью, истерично рыдал, как старуха.

— Ты не должен был этого делать.

— Разве?

— Я пришел сюда, чтобы помочь тебе.

Мартин улыбнулся, будто я сказал что-то забавное.

— Да, безусловно.

Какое-то время мы наблюдали друг за другом, не говоря ни слова. Между нами проходила целая жизнь — мы не обсуждали, но оба понимали это. Двое напуганных мальчишек, заплутавших под дождем и покрытых кровью ангелов. А теперь двое калек, сломленных, побитых и все еще отчаянно пытающихся убежать от своих кошмаров и грехов.

— Твоя мать…

— Моя мать святая. — Улыбка исчезла. — Я отрезал людям языки за то, что они произносили ее имя до того, как становились достойны того. И знаешь, что самое интересное? Они не сопротивлялись. Они смеялись, когда я делал это. Считали за честь быть избранными, тронутыми мной и приведенными в мое вечное царство.

— Она послала меня сюда найти тебя.

— Да. Она еще не понимает. Но скоро поймет.

— Что случилось здесь с тобой?

— Здесь — это где, Фил?

— Что случилось? Благодаря чему ты оказался здесь?

— Это было решено, когда нас даже в планах еще не было. Это было написано.

Я боялся его, но не хотел этого признавать, поэтому попытался очеловечить его, вспоминая Мартина, которого знал, того, который играл со мной и Джейми у валуна и воспроизводил сцены из наших любимых фильмов и телесериалов. Но не мог. Это было уже невозможно. Он стал совершенно другим.

— Это же я, ты сейчас говоришь со мной, — напомнил я ему. — А не с одним из тех долбанутых ублюдков.

Он отвернулся, возможно, занятый другими мыслями.

— Я знаю, кто ты на самом деле, — сказал я.

— Разве?

— Посмотри, что ты делаешь, Мартин. Посмотри, что ты натворил. Открой глаза. Оглянись вокруг.

— Это лишь начало. — Он поднял руки, разведя их в стороны. — Однажды мне будут поклоняться миллионы, как истинному богу, коим я являюсь.

— Так вот ты кто, Мартин? Бог? Ты теперь Бог?

— Я — мессия.

— Ты — дефективный ребенок, играющий в песочнице.

— Безумие — это все, что остается. — Он опустил руки и побрел в сторону алтаря — Остальное забирает жизнь.

— Ты убиваешь своих же людей.

— Некоторых. Другие бегают за мной как послушные собачки, с радостью приносят мне все, чего бы я ни попросил. — Одной рукой он убрал волосы с лица и с любовью посмотрел на котел. — Сила исходит от их плоти. Люди и животные, их силы и таланты забираются, затем варятся до состояния ароматной пенистой кашицы. И тогда они начинают принадлежать мне.

Я посмотрел на котел. То, что я принял за человеческую берцовую кость, плавало у поверхности и выглядывало над краями.

Мартин осторожно коснулся ее кончиками пальцев.

— Это была студентка, приехавшая с друзьями на каникулы. Однажды ночью ее доставили мне, привели сюда, чтобы она исполнила свое предназначение. Она была умницей, училась на врача. Теперь ее мозг принадлежит мне. С каждым новым заклинанием, которое я накладываю, моя сила растет. Как и было написано. Кровь — это то, что любят боги. Жертвоприношения и пытки, катастрофы и разрушения, о которых можно только мечтать, — вот чем они все питаются. Почему я должен быть другим? Рай и Ад — это кровавые дворцы, обители войн.

— Я не вижу Бога, Мартин. Я вижу лишь мясника.

Он прошел мимо меня и вышел из церкви, оставив меня одного.

Я стоял на месте и наносил удары по невидимому противнику. Мартин стал безумным воплощением невообразимого зла. Для него не было возврата к нормальной жизни. Было лишь одно решение, единственный выход для него, возможно, для нас обоих.

И тут я понял, почему оказался здесь. Думаю, я всегда это понимал. Мне придется предать миссис Дойл, но ее сына больше не существовало. Такого, каким она его знала. Такого, каким мы все его знали. Но она — его мать, она родила его. В глубине души она, должно быть, знала истинную причину, по которой послала меня к нему.

Я пришел сюда не для того, чтобы спасти Мартина. Я пришел, чтобы убить его.

Он с самого начала знал это. Он видел во сне меня. Видел во сне все это.

Снаружи даже средь бела дня горели костры.

Последователи Мартина готовились к чему-то. В воздухе царила особая атмосфера, которую я раньше не замечал, чувство предвкушения, когда они сновали туда и сюда словно насекомые. Одни носили различные предметы и инструменты, другие перешептывались и смотрели на меня со странной смесью благоговения и презрения. Хотя со мной никто не разговаривал, ко мне подошла одинокая, невероятно худая женщина и протянула деревянную миску, полную дымящегося риса. Мне не хотелось принимать ее, но я изнывал от голода, поэтому взял. Женщина определенно испытывала передо мной трепет, не знаю почему. Она быстро коснулась моего предплечья — как поклонница, добравшаяся до своего кумира, — и убежала прочь.

Отогнав несколько мух, я помешал рис пальцами, чтобы убедиться, что в чашке больше ничего нет. Выглядело все нормально: обычный белый рис, приготовленный на пару, но я не доверял этим людям. Я зачерпнул немного и понюхал. Пахло тоже нормально. Несмотря на омерзительную вонь, пропитавшую лагерь, я с жадностью набросился на еду. Остальные суетились вокруг, и я заметил, как несколько последователей радостно несут в сторону церкви большой импровизированный стол. Очевидно, что будут какие-то гулянья на открытом воздухе. Я пытался сосредоточиться на снующих людях, но меня отвлекали мертвые тела… распятые, насаженные на колья торсы, небрежные груды конечностей и голов.

Из-за церкви вышла Холли Куинн. Видеокамера больше не болталась на ее шее — она находилась у Холли в руках и была нацелена на меня…

— Не беспокойтесь, — сказала она. — Отец одобрил, так что волноваться не о чем! — Она опустила камеру и улыбнулась. — Все равно аккумулятор уже несколько недель как разрядился! Старая привычка, понимаете? У меня… у меня всё здесь. — Она похлопала по камере. — Всё здесь, а также в голове, сердце и душе! Мир рушится. И кто-то должен спасти его. Видите, как это работает, как все идеально складывается? Отец — тот самый спаситель, он сделает это. — Она покачала головой, будто все это было слишком сложно для ее понимания. — Он — гений, блестящий пророк, который бесконечно превосходит всех нас. Я в том смысле, что… как нам хотя бы приблизительно понять, что происходит в его глубочайшем разуме? Мы как кучка… не знаю… как кучка жаб. Как вам такое сравнение? Простые жабы, прыгающие у его священных ног. Он может наступить на нас и раздавить, когда захочет, а может взять в руки и окружить своей любовью. Поскольку все дело не в нас, а в нем! Просто в голове не укладывается, не так ли?