самом могущественном в мире правлении, – вот за что благодарили его тысячекратными возгласами «Да здравствует Император!». Он услышал эти крики уже в Страсбурге при переходе Рейна, и они сопровождали его до Парижа, куда он вступил 26 января 1806 года. Это было возвращение из Маренго. В самом деле, Аустерлиц для Империи стал тем же, чем Маренго для Консульства. Маренго укрепило в руках Наполеона консульскую власть, Аустерлиц укрепил императорскую. Маренго за один день привело Францию из угрожающего положения к покою и величию; Аустерлиц, за один день уничтожив грозную коалицию, произвел не меньший результат. Теперь спокойные и взвешенные умы, если таковые еще оставались перед лицом подобных событий, могли опасаться лишь известного непостоянства фортуны.

VI

Рейнский союз

Франция, глубоко удовлетворенная ходом государственных дел, хоть и не принимавшая в них более участия, казалось, обрела пылкость первых дней революции и рукоплескала дивным подвигам армии и ее вождя. Наполеон привез захваченные у неприятеля знамена и распределил их между Сенатом, Трибунатом, городом Парижем и старинным собором Нотр-Дам, свидетелем его коронации.

Знамена прибыли в Париж 1 января 1806 года и были триумфально пронесены по улицам столицы, а затем помещены под своды зданий, которым передавались на хранение. При этом зрелище собрались огромные толпы народа.

Даже мудрый и бесстрастный Камбасерес рассказывал в своих мемуарах, что радость народа переходила в упоение. И поскольку никто тогда не предвидел слишком близкого конца всего этого величия и в плодовитом гении, его порождающем, не различали еще гения слишком страстного, которому предстояло всё поставить под угрозу, все наслаждались благоденствием без всякой примеси мрачных предчувствий.

Коммерсанты и финансисты, особенно дорожившие материальным благополучием государства, были взволнованы не менее других. Крупные торговые дома приветствовали в победе скорое возвращение мира, восхищались мгновенным окончанием двойного кризиса государственного и частного кредита и возможностью вновь надеяться на глубокое спокойствие, каким Консульство позволило наслаждаться Франции в течение пяти лет. Сенат, приняв предназначавшиеся ему знамена, декретом приказал воздвигнуть триумфальный монумент Наполеону Великому. По желанию Трибуната монумент должен был представлять колонну, увенчанную статуей Наполеона. День рождения императора причислили к национальным праздникам и решили, кроме того, на одной из площадей столицы возвести величественное сооружение, где рядом со скульптурами и живописными полотнами, посвященными славе французского оружия, будет храниться шпага Наполеона, которую он носил на Аустерлицком сражении.

При таком всеобщем и глубоком удовлетворении Наполеон в сопровождении императрицы вернулся в Париж. Руководители Банка, желая, чтобы его присутствие послужило сигналом к общественному благоденствию, накануне его возвращения возобновили денежные выплаты. Возродившийся в результате последних событий кредит привел к обилию наличных денег в кассах. От затруднений декабря не осталось и следа.

Радость успеха никогда не позволяла Наполеону прерывать труды. Прибыв в Париж вечером 26 января, 27-го утром он уже занимался делами правительства. Камбасерес был первым, с кем император беседовал в тот день. Посвятив несколько минут удовольствию принятия поздравлений, он заговорил о финансовом кризисе, столь стремительно и благополучно закончившемся. Наполеон был весьма разгневан на Марбуа, серьезность которого ему всегда нравилась и которого он считал неспособным на легкомыслие в делах. Камбасересу удалось успокоить императора и показать, что вместо применения строгих мер следует скорее обсудить деятельность компании «Объединенные негоцианты» и добиться от них отказа от всех их ценностей, дабы по возможности с наименьшими потерями прекратить это странное дело.

Наполеон тотчас созвал в Тюильри совет и пожелал, что ему представили подробный доклад об операциях компании, которые были еще неясны для него. Он вызвал туда всех министров, а также директора амортизационного фонда Мольена, правление которого одобрял и в котором предполагал, гораздо более, нежели в Марбуа, сноровку, необходимую при заведывании крупными фондами. Наполеон приказал также насильно доставить в Тюильри Депре, Ванлерберга и Уврара.

Все собравшиеся были напуганы присутствием Наполеона, который не скрывал своего гнева. Марбуа начал зачитывать длинный доклад, подготовленный им по обсуждавшемуся вопросу. Едва он зачитал его часть, Наполеон прервал его, сказав: «Я понял, о чем идет речь. Компания “Объединенные негоцианты” пожелала уладить дела Франции и Испании с помощью средств Казначейства и Банка. Но поскольку Испании нечего дать, кроме обещаний, нужды обеих стран покрывались деньгами Франции. Испания была должна мне, а платил ей я. Теперь нужно, чтобы Депре, Ванлерберг и Уврар отдали мне всё, чем владеют, а Испания заплатила мне то, что должна им, или я отправлю этих господ в Венсенн, а в Мадрид пошлю войска».

В отношении Марбуа Наполеон выказал холодность и суровость. «Я уважаю ваш характер, – сказал он ему, – но вы позволили одурачить себя людям, против которых я вас предостерегал. Вы предоставили им все ценности портфеля, за содержимым которого должны были лучше присматривать. К моему большому сожалению, я вынужден удалить вас от управления Казначейством, ибо, после того что случилось, не могу более вам его доверять». Затем Наполеон приказал ввести членов компании, которых доставили в Тюильри. Ванлерберг и Депре, хоть и менее заслуживающие наказания, обливались слезами. Напротив, Уврар, поставивший компанию под удар своими авантюрными спекуляциями, был совершенно спокоен. Он попытался убедить Наполеона в том, что ему надо позволить самому ликвидировать сложные операции, в которые он втянул компаньонов, и что он доставит из Мексики, через Голландию и Англию, значительные суммы, намного превосходящие те, что Франция выплатила вперед.

Вероятно, он в самом деле справился бы с ликвидацией лучше всех, но Наполеон был слишком разгневан и слишком торопился вырваться из рук спекулянтов, чтобы верить его обещаниям. Он предоставил Уврару и компаньонам выбор между судебным преследованием и немедленным отказом от всего их состояния – запасов, портфеля ценных бумаг, недвижимости, залогов Испании. Они покорились жестокой жертве.

Более всех был достоин сожаления Ванлерберг, который, не вмешиваясь в спекуляции компаньонов, ограничивался тем, что честно торговал со всей Европой зерном для обслуживания французских армий.

Распустив совет, Наполеон удержал Мольена и, не дожидаясь с его стороны согласия, сказал: «Сегодня вы принесете присягу как министр Казначейства». Оробевший Мольен, хоть и польщенный таким доверием, замялся с ответом. «Разве вам не хочется быть министром?» – добавил Наполеон и в тот же день потребовал его присяги.

Настоящая вина Марбуа состояла в том, что он поддался смешению дел, после которого уже невозможно было отделить авуары государства от авуаров компании. Между тем, справедливости ради следует сказать, что в этих обстоятельствах была доля вины и у Наполеона, который упорно возлагал на Марбуа непомерные нагрузки и слишком долго оттягивал создание чрезвычайных средств. Именно бремя непосильных расходов сделало этого неподкупного, но недальновидного министра рабом авантюристов, которые оказывали ему некоторые услуги и могли даже оказать услуги весьма великие, если бы расчеты ими делались с большей