Положение христианских невольников, смотря по их роду и возрасту, было различно. Мальчиков, захваченных в неволю, прежде всего «турчили и басурманили», то есть обрезывали и обращали в магометанскую веру, а потом отдавали в гвардию турецкого султана, так называемый корпус янычар, и именовали их «детьми султана», а по достижении зрелого возраста иногда делали полководцами, иногда придворными чиновниками. Стариков и немощных, негодных к продаже и работе, татары отдавали своим сыновьям, которые на них, как на зайцах молодые собаки, учились стрелять, убивая несчастных камнями, вырывая им икры, подрезывая подколенки или заживо бросая в море[865]. Женщин, особенно благородного происхождения и, главное, красивых, умевших петь и играть, оставляли в гаремах, призывали к участию в пирах и весельях. Самые красивые из них попадали даже в султанские серали. Таковы, например, жена Сулеймана I, пленная русинка, поповна из галицкого Рогатина, Росса, или Роксолана, по-турецки Хуррем, то есть радостная; жена Османа II Миликия, русская пленница простого рода; также русская султанша, мать Османа III, известная своей набожностью, «одна из святейших женщин, чистая как Мария, мудрая как Сабейская царица, умеренная как Азиа, сестра Моисея, и благочестивая как Раабия Адуйе», умершая в 1766 году, 80 лет от роду[866]. Взрослые невольники сперва делались кастратами, то есть скопцами, клеймились на лбу и на щеках, потом сковывались железными цепями и отдавались на общественные работы турецкой столицы и других городов. Днем они беспрестанно изнывали от тяжких работ под страшно палящими лучами знойного восточного солнца, ночью томились в подземных темницах, а жизнь свою поддерживали гнилым, покрытым червями, отвратительным даже для собак мясом дохлых животных[867]. Особенно печально было положение тех невольников, которые попадали в Фес и Марокко. Европейские историки пишут об этом так: «Самые тяжелые работы, возлагаемые в Европе на злодеев, ничто в сравнении с теми, которые терпят много честных людей в этом новом Египте. Пленные, запираемые каждый вечер, ранним утром выводились на работу жестокими надсмотрщиками, которые осыпали их ударами и проклятиями. Одни работали преимущественно над постройками, которые воздвигал император… Другие работали в конюшнях, мололи руками на мельницах. Варвары надсмотрщики наказывали немедленно всякий малейший промах, малейшую невнимательность. Они часто настолько бесчеловечны, что отказывали несчастным пленным во времени съесть кусок хлеба. Уже утомленных днем, они часто тащили их ночью на новую работу, с оскорбительными криками… Что окончательно возмущает природу, так это то, что часто людей прятали на ночь в подземные круглые тюрьмы, около пяти локтей в диаметре и три локтя глубины. Туда спускали их по веревочной лестнице, которую принимали потом и накладывали на отверстие железную ляду. Пища их неутешительнее. Им не давали ничего на пропорцию, кроме фунта черного печенья из ячменной муки и немного оливы. Голод заставлял многих из них рисковать скакать с очень высоких стен, единственно за тем, чтобы собрать диких луковиц на мавританском кладбище. Платьем служила для рабов обыкновенно рубаха из грубой шерсти с капюшоном; вместе с тем она же служила им головным покровом, сорочкой и штанами. Башмаков давали по четыре пары на 18 месяцев, хотя известка и тяжелая ежедневная работа портила их в гораздо более короткое время. Были примеры, что императоры убивали многие сотни пленных христиан, и делали это или для забавы, или потому, что находили их недостаточно исполнительными»[868].

Но самое ужасное положение было тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда-кадриги, или галеры, называвшиеся у запорожских казаков каторгами. Здесь их было не меньше, чем на общественных работах в городах. «На всех военных судах турок, – пишет православный серб Юрий Крижанич, – не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения». Галерой называлось большое морское судно на три паруса, два тента, три большие и четыре малые пушки, для 450 человек среднего числа экипажа, с 25 или 30 скамьями для гребцов. «Это было первобытное латинское судно вроде того, какое можно видеть на колонне Траяна; века внесли в него мало усовершенствований. Вообразите себе плоское, длинное, очень узкое, очень низкое двухмачтовое судно, длиной почти 50 метров, шириной 10 метров, идущее в одно время и на веслах, и на парусах. Гребцы, в числе около 300, сидели прикованные на 25 или 30 скамьях, пересекавших и заграждавших палубу наполовину с левой, наполовину с правой стороны. Пять или шесть гребцов на каждой скамье приводили в движение одно весло, которое опиралось на подставку, торчащую сверх палубы. Левые скамьи отделялись от правых проходом – узким помостом, служащим для перехода с задней части в переднюю. В этом проходе, более возвышенном, нежели скамьи, прогуливался галерный пристав («баша турецький, басурманский, недовирок хрестиянський») с кнутом в руке (в думах «с червовою таволгою»), управляя невольниками, прикованными под его ногами. Волны постоянно хлестали галерных невольников, прикованных к очень низкой палубе и обнаженных во всякую погоду до пояса. Спали и ели они по сменам, не оставляя своих скамей и не останавливая хода своей галеры. Они не знали никакого отдыха, даже в праздники, не имея никогда права протянуться, переменить место, уйти на минуту от этой холодной скамьи. Единственно возможный отдых был для них тогда, когда корабль входил в гавань для поправок или для того, чтобы запастись съестными припасами. Тогда позволялось нескольким каторжникам, не всем без различия, но привилегированным, дворянам, потому что в числе галерных невольников были и дворяне, – работать в гавани над земляными и очистительными работами»[869].

Поразительно трогательно описано бедствие христианских невольников, попавших на турецкие галеры, в народной казацкой думе «Плач невольников на турецкой каторге».

Еще пронзительнее изображает положение христианских невольников в земле турецкой известный ученый XVII века, архимандрит Иоанникий Галятовский. «Эта неволя, – говорит он, – и египетскую неволю, и египетские работы, и вавилонско-ассирийское пленение и римское от готов низложение превосходит. Если бы эти люди, которые там терпят, предвидели свои беды, то они тысячекратно пожелали бы умереть, нежели сносить их. Поистине это подобно тому, когда человек находится при смерти и жизнь его уже прекращена смертью, но он все еще находится многое время в томлении; он еле жив, но уже издыхает, – в таком положении и христианин, находящийся у турок. Турки вымучивают превеликую дань у невольников, и, если христиане не имеют чем заплатить, потому что дань всегда бывает велика, иногда навесят на чрево их оковы, и в таком виде, связанные по рукам и по ногам, они ходят от дверей к дверям, призывают проклятого Магомета и обращаются везде с просьбами; если же ничего и ниоткуда не достанут, тогда таких бьют по подошвам великими костурами (дубинами) и даже до смерти убивают, а детей их за оброк берут и в тяжкую неволю продают. Если турки злословят Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, то христиане принуждены всегда молчать; а когда христианин вздумает хоть одно слово изректи на славу Спасителя нашего, такого, против его воли, насильно обрезывают; а если невольник осмелится сказать что-либо противное о Магомете, то его немедленно сожигают. Некоторые из турок, так называемые мончаны, то есть перекупщики, или барышники, после войны мусульман с христианами покупают себе пленных христиан, набирают на одну цепь по 50 или 60 человек и в таком виде гонят их впереди себя, как скот, до своих пределов. Затем этих несчастных, по рассмотрению и по своей воле, принуждают к тому, на что кто способен; если же какие-либо из них окажутся почему-либо им неприятны, то таких впрягают в ярма по два человека и орют ими землю. Женитьбы пленникам не запрещают, но когда родители состарятся, то, оставив их детей, самих родителей выгоняют из домов и продают в вечную неволю; оттого знающие это вовсе избегают женитьбы. Но еще горше положение пленных ученых и людей духовного звания и вообще тех людей, которые не привыкли к тяжелой ручной работе; таких особенно мучают, бранят и изнуряют, а поганские юноши влачат их по земле, по грязи, зимой же по песку, камнями и кольями погоняют и многим раны наносят. Особенно жалостно бывает, когда пленник подвергается болезни: тогда, пока он жив, его не оставляют в пути и в самой тяжкой болезни несчастного подгоняют нагайкой и заставляют продолжать путь; если же он не будет в состоянии вовсе идти, то его привязывают за руки и за ноги вдоль лошади лицом вниз и в таком виде везут; если же он умирает, то его бросают в ров или долину на съедение орлам и воронам. Находятся многие из наших, которые тайным бегством уходят из неволи: удобнее всего бежать тем, которые живут в Европе (то есть в Европейской Турции), потому что им не нужно переправляться через реки, на которых переправа может быть опаснее, нежели на узком Геллеспонте. Обыкновенно невольники уходят летом во время жатвы, когда можно спрятаться в хлебе и прокормиться; они идут даже ночью, потому что предпочитают лучше быть съеденными лесными зверями, нежели возвращаться к своим господам. Те же, которые решаются бежать из Малой Азии, идут по узкому Геллеспонту между Сосфен и Авиндона, которые теперь называются Богозассоровы; они берут с собой топоры и веревки, потому что секут деревья и вяжут плоты, но не имеют никакой пищи, кроме соли, которой притрушивают некоторые зелья; едят даже рыбу чилики; взирая на солнце небесное, они пускаются в море, добираются до полуночных областей, и если погода им благоприятствует, то в 4 дня переходят море; если же поднимется противный ветер, то они или погибают, или приносятся вновь к азиатским берегам; оттого больше пропадают в пути, нежели возвращаются в отечество. В таких бедах одни из них утопают, других звери разрывают и пожирают, третьих пастухи поганские побивают, а четвертые, после долгого блуждания, от голода умирают. Беглецам особенно благоприятствуют греки и армяне: они помогают им в бегстве, одевают в свое платье и на венецианских кораблях отправляют домой, и хотя сами за то лютые казни терпят и имений лишаются, однако оказывают милосердие беглецам и сочувствуют им, за что сподобляются от христиан благодеяний и любви, когда последние приходят в Рим или Кампостелию к апостольским гробам. Турки для возвращения несчастных беглецов прибегают к волшебным приемам и чарованиям и тем назад их возвращают; делают же это таким образом: пишут на хартии, на терминке, имя беглеца и вешают это над местом пребывания его; потом волшебными словами и заклинаниями наводят на беглеца такой страх, такие страшные мысли и ужасные фантастические призраки, как, например, лютых львов и других зверей, страшных змей, несущихся на них, или целящееся против них страшными волнами море, великую реку или озеро, или непросветную на многие дни тьму, – и такими страхами принуждают их возвратиться назад[870]. Так утверждают авторы рукописи «Лебедь» 1679 года, хранящейся в Императорской публичной библиотеке.