сьобра! (Не знаю, что это обозначает, но звучит — так!) Скажи, зачем ты пришёл в нашу долину, и мирные ли твои намерения? — тут он ещё пораспространялся, какие они сами — хорошие, и сходу предложил присоединиться к ним, и жить и охотиться вместе, особенно, если я — одиночка, покинувший, или оставивший своё Племя.

Речь его поражала. С одной стороны, она изобиловала примитивными словами, типа «еда», «враг», «охотник», «Племя». А с другой… Глаголы в ней присутствовали. А ещё она содержала и чисто абстрактные понятия — вроде «дружбы», «радушия», «мира».

Значит, ещё не всё подзабыли из прошлой, цивилизованной жизни, эти обросшие волосами оборванцы в грязных и плохо выделанных, и жутко вонявших потом, шкурах.

— Переводи, Мать, — я через ларингофон говорил ей то, что хотел выразить, а она подсказывала картавые и звонкие слова. И я уж озвучивал их, стараясь не коверкать.

— Привет вам, храбрые Охотники! Я пришёл к вам из-за гор. Пришёл с Миром. В знак моих добрых намерений примите в Дар этого… э-э… Сьобра! — я же видел, с каким вожделением они на него…

— Благодарим, о великий Охотник! Мы с благодарностью принимаем твой Дар! — а очень как-то поспешно они закивали, соглашаясь на мой «дар». Не съели бы вместе со сьобром! — И просим разделить с нами очаг и пищу. Наше жилище — твоё жилище!

На это «щедрое» предложение я не нашёлся бы, что ответить, но Мать посоветовала:

— Моя добыча — ваша добыча! — и прокомментировала: «Это — из «Маугли» Киплинга!»

Если бы я ещё знал их — что Киплинга, что Маугли… Но фраза, вроде, оказалась к месту, и понравилась.

Оттащив тушу на ровное утоптанное место, ребята принялись её разделывать. Я так называю их потому, что роста в каждом было не больше пяти-пяти с половиной футов, и мощью мускулов, или там, атлетичностью фигур они обезображены не были.

А, да — забыл сказать. Я, чтобы ничем не выделяться, и не пугать Племя, тоже был перемазан грязью (и Мать постаралась, и сам извозился), и в одной набедренной повязке. Матери пришлось приложить некоторые усилия и большую изобретательность, чтобы сшить, и придать всему натуральный вид. Но всё равно — я смотрелся, как качок среди школьников. Ладно, переживу.

Камеру пришлось спрятать за ухом. Дополнительный микрофон — в волосах. Так что Мать получала и картинку, и звук. И могла мне подсказать, чего опасаться, и что отвечать. Поэтому церемония поедания шашлыка, обжаренного на палочках прямо на костре, пылавшем посреди Пещеры, в обложенном плоскими камнями огромном очаге, прошла нормально.

Если не считать того, что мясо могло бы быть и помягче. И соли мне очень не хватало… Женщины и дети неотрывно пялились на меня во все глаза. Хм. Непривычно чувствовать себя звездой Шоу, но пережил и это. На все каверзные вопросы, из какого я племени, как там у нас, за горами, и почему я один, удалось, и поднапрягши мозги с воображением, и с помощью Матери, вразумительно и вполне правдоподобно ответить.

После окончания священнодействия — то бишь, еды — все мужчины погрузились в приятную полудрёму, предаваясь перевариванию пищи, и только теперь к очагу подпустили остальных обитателей. Судя по тому, как жадно они подбирали остатки трапезы, и спешили поджарить то, что бравые Охотники посчитали несъедобным, ясно стало многое.

Во-первых, женщины, дети и старики здесь — люди второго сорта. То есть, уважения к старшим, и опыта, которым могли бы поделиться для вящего улучшения, что орудий, что быта, ветераны, нет никакого. А, значит, нет и прогресса.

Во-вторых, до сорока лет тут вряд ли доживают.

И, в-третьих, некоторые члены Племени — явные изгои.

Особенно гнобили одного старичка (весьма, впрочем, противного и злобного на вид), и одну старушку. Ну, вернее, это я вначале принял её за старушку. При более пристальном рассмотрении оказалось, что ей не больше тридцати, но она жутко истощена и печальна. Морщины на лбу и мешки под глазами сказали мне о проблемах с рационом — похоже, они со старичком тянут только на корешках и фруктах… Седые же волосы появились, скорее, не от старости, а от плохого обращения и, возможно, переживаний.

Устроившись с остальными Охотниками в глубине пещеры, на том, что можно было с натяжкой назвать спальным местом (там лежали сухие листья, мох и совсем уж старые шкуры), я всё же попробовал узнать, что произошло в Далёком Прошлом. И как эти спасшиеся «докатились до жизни такой» — ну, то есть, их версию Случившегося. (Нашу-то Мать мне подготовила.)

Легенду, мирно ковыряя в зубах щепочкой, рассказал сам Вождь. Звали его, кстати, Могучий Леопард. И весил он куда больше сородичей: килограмм под сто. Но в-основном — за счёт живота.

«Когда Кага сотворили Первого Человека, он поселил его в Раю. Но стало скучно человеку, и тогда Бог… (с вашего позволения я пропущу эту часть — она слишком уж напоминает пересказ Библии и аналогичных канонических книг монотеистов!) … и наполнилась Земля злодеяниями от них. И разгневался мудрый Кага, и наслал Дождь. Дождь лил целый год. (…) Но не утонул Гангун с женой, спрятавшийся от Потопа на плоту, и продолжал свои чёрные греховные дела. И снова заселили всю Землю. (…)

Тогда Кага в великом милосердии своём наслал Огонь на Землю. И сгорели леса и луга, и погибло всё живое на поверхности. Но хитрый Рипсей спрятался в огромной Пещере, глубоко под землёй, и взял с собой припасов на три года. (…) Однако через год не понравилось брату Рипсея, как тот делит пищу, и поссорились. Разделились тогда на две семьи, и стали воевать… (Подробности: кто кому какую гадость сделал, или засаду устроил в гигантских катакомбах, я тоже опущу.)

… и остались только двое — Рой и Лана. Теперь пищи им хватало. Вот они и дали начало новому Роду Людскому после Всемирного Пожара. Они долго ждали своего часа, помня наказ Иммануха. И на поверхность вышли только после того, как травы и деревья вновь зазеленели…» И т. д.

Поблагодарив Великого Вождя за столь чудесный рассказ, я сказал, что теперь хочу выйти по своим нуждам. Ну, они поняли меня правильно — даже показали место, где у них можно… Справить свои нужды так, чтобы запах не попадал в Пещеру.

Разумеется, в наступившей темноте я поспешил скрыться, и за каких-то два часа дотопал до челнока.

Кошмар. Неужели всё, что осталось от выживших — вот это жалкое, утратившее абсолютно все «продвинутые» знания, моральные принципы, элементарную совесть,