в мгновение ока набросили на шею шелковый шнурок. Несчастный пытался сопротивляться, хрипел, мотал головой, но евнухи делали свое дело умело, и через несколько секунд бездыханное тело Али-бея рухнуло на ковер.

Это был заключительный акт разыгранного Мехмедом спектакля. Я не сомневался в том, что сценарий его султан продумал заранее. Он желал, чтобы все происходящее выглядело предельно законно и справедливо, а что может быть справедливее свершившегося по его приказу правосудия?

Смерть Али-бея, разумеется, не смогла утешить Халиму-хатун, душевное состояние которой ухудшалось день ото дня. Дабы поскорее отправить вдову своего отца с глаз долой, Мехмед решил выдать ее замуж за Исхака-пашу, который со дня на день должен был отправиться в Анатолию. Свадьбу справили быстро, после чего вновь назначенный бейлербей и его супруга покинули столицу. Казалось, будто с их отъездом Эдирне покидают последние тени прошлого, освобождая место для будущего.

А будущее отныне принадлежало только одному человеку…

* * *

Шло время и дворец жил своей обыденной жизнью. О смерти принца и Али-бея все быстро позабыли, как будто этого не было вовсе. Не обратили на это внимания и послы иностранных держав. Что им жизнь какого-то ребенка, если султан осыпает их милостями и обещаниями? Многие видные дипломаты писали своим монархам о том, что на османском троне сидит слабый, недальновидный правитель, который неспособен защитить свои земли.

А Мехмед продолжал играть свою роль, и каждый получал от него все, что хотел. Так, венецианцам предоставили торговые привилегии, сербам уменьшили размер уплачиваемой дани, а венграм вернули десятки пленников, которых захватили на Косовом поле, этот благородный жест заставил Яноша Хуньяди пойти на примирение с султаном и о новой войне против турок никто больше не упоминал.

Довольными остались и послы из Константинополя, которых султан щедро одарил подарками, обещая свято блюсти мир. Кроме того, он согласился оплачивать содержание принца Орхана, как до этого делал его отец.

Великий визирь лишь печально качал головой, глядя, как легко все вокруг обманываются показным обаянием султана. Он пытался предостеречь греков, однако за ним самим пристально следил вездесущий Заганос-паша и любая ошибка или неверно сказанное слово могли привести Халиля к гибели.

Гнетущие мысли преследовали и меня, а потому, при следующей моей встрече с Мехмедом, я не стал скрывать свои чувства.

– Меня пугают твои поступки, государь, – напрямик сказал я, когда мы остались наедине.

Султан, гревшийся в лучах горячего летнего солнца, услышав мои слова, лениво потянулся.

– Что же беспокоит тебя, Константин? – зевая, спросил он.

– То, как ты обошелся со своим братом, – ответил я.

Мехмед замер, а губы нервно дернулись – он не любил вспоминать и тем более говорить об этом случае. Но прежде чем султан успел что-либо ответить, я добавил:

– До того дня я считал, что хорошо знаю тебя, но оказалось, что это совсем не так…

– Не строй из себя святого, Константин! – гневно перебил меня Мехмед, вскакивая с подушек. – Ведь ты тоже убивал. Убивал ради денег, во имя чужой веры и именем чужого короля.

– Я никогда не убивал безоружных, а тем более детей.

На секунду мне показалось, что в глазах повелителя османов я читаю свой смертный приговор, но спустя какое-то время Мехмед совладал со своими эмоциями и проговорил на удивление мягким голосом:

– Этот ребенок был обречен с самого начала. Пусть его вина состоит только в том, что он был моим братом, но этого вполне достаточно.

Султан сделал глоток воды из чаши, поморщился и выплеснул содержимое на траву. В минуты гнева его успокаивало только запрещенное Кораном вино.

– Неужели ты думаешь, что мои старшие братья оставили бы меня в живых после смерти отца? – спросил он, делая знак слугам. – До того момента, пока убийцы не проникли в покои Алаэддина и не сделали свое дело, я тоже был обречен, ибо трон уготован лишь для одного, остальным же – смерть. Такой порядок я завещаю и своим сыновьям.

Только что отосланный слуга вернулся с позолоченным кувшином и наполнил чашу султана густым бархатистым напитком. Сделав несколько глотков, Мехмед стал несколько спокойнее и потому я решился возразить:

– Должен быть иной способ кроме убийства.

– Увы, ничего лучше человек пока не изобрел. Мой дед много лет скитался по пустыням, скрываясь от убийц, подосланных его братьями, а отец всю жизнь боролся с самозванцами. Я не собираюсь допускать подобной смуты. Очень скоро я доберусь до последнего из рода Османов, который все еще угрожает моему трону – до принца Орхана.

– Но ведь он прячется за стенами Константинополя, – напомнил я.

– Нет стен, которые бы устояли перед моей армией, – ответил Мехмед, загадочно улыбаясь. – Очень скоро ты увидишь, как в моих руках окажется жемчужина ромейских василевсов, и поверь, это будет только начало.

Я верил ему, ибо Мехмед никогда не бросал слов на ветер.

* * *

К началу осени на восточных границах Османской империи вновь стало неспокойно. Держава Караманидов, возглавляемая своим энергичным вождем, заключив союз с мамлюками и другими кочевыми племенами, обрушилась на земли Анатолии. Спешно собранные на границе войска были разбиты и тогда, Исхак-паша обратился за помощью к султану.

Для Мехмеда это было первым серьезным испытанием, и он отреагировал незамедлительно. Около тридцати тысяч воинов из Румелии были переброшены на восток, против взбунтовавшихся племен. Султан лично возглавил эту армию. Не давая отдыха ни лошадям, ни людям, он вскоре добрался до мятежных областей и жестоко расправился с изменниками, украсив их головами все городские стены. Тем временем войска Исхак-паши выступили против Караманидов, но до сражения дело так и не дошло – караманский эмир Ибрагим-бей увел своих людей с захваченных территорий и предложил выгодные условия мира. Мехмед согласился, но потребовал, чтобы Ибрагим явился к нему лично и в знак своей покорности привез оговоренную дань – золото и пленников. Караманский правитель выполнил эти требования и вскоре предстал перед османским султаном как верный вассал.

– Ты уже много лет разоряешь мои восточные провинции, – произнес Мехмед, даже не глядя на подавленного правителя вечно враждебного османам бейлика. – Отныне я не намерен этого терпеть. Если твои войска еще хотя бы раз нарушат пределы моих владений, я уничтожу твои города, обращу землю в пепел, а твоих подданных сделаю своими рабами. Ты понял меня?

Ибрагим медленно склонил голову. Он первым познал на себе силу и решимость нового османского владыки. Вероятно, только теперь пожилой караманский эмир вдруг прозрел и понял, что заблуждался насчет Мехмеда. Это уже не тот неопытный юнец, который когда-то прятался в своем дворце от озверевшей толпы,