Так продолжалось, пока она не впала в полуобморочное состояние, разум ее постепенно отключился, она перестала существовать; все в ней расплавилось, стало жидким, она тихо лежала, перейдя полностью в мужчину и погрузившись в сон, так молния спит в чистом, теплом камне. Она умерла, перешла в него и тем довела его до совершенства.

Когда Гудрун вновь открыла глаза и увидела вдали все то же яркое пятно, то удивилась, что мир все еще существует и она стоит под мостом, прижавшись головой к груди Джеральда. Джеральд — кто он? Желанный незнакомец, утонченное приключение.

Подняв глаза, она в темноте разглядела его лицо, красивое мужское лицо. Казалось, Джеральд излучал слабый свет, белую ауру, словно пришелец из иного мира. Она потянулась к нему, как Ева к яблоку на древе познания, и поцеловала, несмотря на то, что страсть ее граничила с трансцендентным страхом перед неизвестным существом; она ласкала лицо мужчины нежными движениями, ее пальцы изучали его и восхищались. Она очертила овал лица и каждую его черту в отдельности. Как он прекрасен! И как непостижим! Как это опасно! Душа затрепетала от этой очевидной истины. Лицо мужчины было словно сияющий запретный плод. Гудрун покрывала это лицо поцелуями, ласкала глаза, ноздри, брови, уши, шею, через прикосновения она хотела узнать, постичь его сущность. Крепкий, хорошо сложенный, удивительно, непостижимо красивый — чужой, но невыразимо светлый. Явный враг и в то же время излучает белое сияние. Ей хотелось прикасаться к нему, прикасаться и еще раз прикасаться, пока он весь не окажется в ее руках, пока она не пропустит его через себя и не узнает о нем все. Ах, если б ей удалось обрести это бесценное знание, которое никто не смог бы отобрать у нее, она была бы полностью счастлива! Ведь в обычном дневном существовании Джеральд такой ненадежный и опасный.

— Как ты красив! — прошептала она.

Джеральд был изумлен и испытывал благоговейный трепет. Почувствовав, что его бьет дрожь, Гудрун непроизвольно еще ближе приникла к нему. Он же ничего не мог с собой поделать. Ее пальцы взяли его в плен. Они пробуждали глубочайшее, непреодолимое желание, оно было сильнее самой смерти — у него не было выбора.

К ней же пришло знание, и этого было достаточно. На какое-то время душа ее была поражена бьющей от него невидимой молнией. Теперь она многое знала. И это знание было смертью, от которой нужно избавляться. Сколько еще ей предстояло узнать? Ее крупным, но изящным и умным рукам надо хорошо потрудиться, чтобы собрать достойный урожай на его живом, радиоактивном теле. Но ее руки готовы, они жаждут знания. Однако на сегодня хватит. Большего ее душа не выдержит. Еще немного, и она сама разрушится — слишком поспешно она наполняет драгоценную чашу своей души, та может разбиться. Придут дни, и ее руки, как птицы, станут кормиться на полях его загадочного скульптурного тела, но пока хватит.

Джеральд тоже был рад, что его обуздали, дали отпор. Ведь желание слаще самого обладания, а достижение цели страшит тем больше, чем сильнее этого хочется.

Они шли по темной автостраде к городку, туда, где на большом расстоянии друг от друга одиноко светились фонари, и остановились у ворот подъездной дороги.

— Не провожай меня дальше, — сказала Гудрун.

— Ты меня отсылаешь? — спросил с облегчением Джеральд. Сейчас, когда его незащищенная душа пылала, ему не хотелось идти с Гудрун по людным улицам.

— Да, отсылаю, спокойной ночи. — Гудрун протянула руку, он крепко ее пожал, потом поднес к губам опасные, всемогущие пальчики.

— Спокойной ночи! — сказал он. — До завтра!

Так они расстались. Домой Джеральд вернулся полный сил и неукротимого желания.

На следующий день Гудрун не пришла, а прислала записку: она простудилась и не выходит на улицу. Какая мука! Джеральд набрался терпения и написал короткий ответ: он очень сожалеет, что не сможет ее видеть.

Прошел еще день. Джеральд остался дома — идти в контору казалось бессмысленным. Отец мог умереть на этой неделе. Он хотел быть рядом и временно приостановил работу.

Джеральд сидел на стуле в комнате отца. Пейзаж за окном был по-зимнему раскисший, грязный. На кровати лежал отец с мертвенно-бледным лицом, бесшумно сновала сиделка в белой униформе, аккуратная, элегантная, даже красивая. В комнате витал запах одеколона. Когда сиделка вышла, Джеральд остался наедине со смертью, глядя на грязный зимний вид за окном.

— В Денли по-прежнему натекает? — донесся с кровати слабый, но полный интереса ворчливый голос. Умирающий хотел знать, продолжает ли просачиваться вода из Уилли-Уотер в одну из шахт.

— Есть немного — придется спустить озеро.

— Спустить? — Еле слышный голос совсем стих. Воцарилось молчание. Больной с землистым лицом и закрытыми глазами казался воплощением смерти. Джеральд отвел глаза. Он чувствовал, что его сердце сжигает огонь, оно не выдержит, если такое будет тянуться долго.

Вдруг он услышал странный звук. И, повернувшись, увидел, что глаза отца широко раскрыты, напряжены и бешено вращаются, что говорило о нечеловеческой борьбе. Джеральд вскочил на ноги и застыл в ужасе.

— А-а-а-а-а! — Жуткий удушливый хрип несся из горла отца, безумные, полные страха глаза, судорожно и тщетно искавшие помощи, неосознанно остановились и на Джеральде, но тут из горла умирающего хлынула, залив лицо, темная кровь и густая масса. Напряженное тело расслабилось, голова упала набок.

Джеральд стоял как прикованный, ужас пронзил его душу. Он хотел сдвинуться с места, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В мозгу что-то колотилось — словно пульсировало.

Тихо вошла сиделка в белом одеянье. Она посмотрела на Джеральда, потом перевела взгляд на кровать.

— Ах! — издала она слабый, хныкающий звук и заторопилась к покойнику. «Ах!» — послышался легкий возглас, выдающий волнение, когда она склонилась над кроватью. Но, быстро взяв себя в руки, сиделка повернулась и пошла за полотенцем и губкой. Она бережно протирала испачканное лицо покойного и тихо шептала, чуть не плача:

— Бедный мистер Крич! Бедный мистер Крич! О, бедный мистер Крич!

— Он умер? — спросил Джеральд изменившимся голосом.

— Да, его больше нет с нами, — тихо и скорбно ответила сиделка, подняв глаза на мужчину. Молодая, красивая, трепетная. Несмотря на переживаемый ужас, странная ухмылка пробежала по лицу Джеральда. И он вышел из комнаты.

Джеральд направился к матери, чтобы сообщить о кончине отца. У лестницы он наткнулся на брата Бейзила.

— Он умер, Бейзил, — сказал он, стараясь говорить тише, чтобы никто не услышал рвущееся наружу подсознательное ликование.

— Что? — воскликнул, побледнев, Бейзил.

Джеральд утвердительно кивнул и продолжил путь.

Мать сидела в лиловом халате и вышивала, она вышивала не торопясь, — неспешно накладывая стежок за стежком.

Она подняла на Джеральда голубые глаза, в которых горел неукротимый дух.