Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце отметим, что, готовя к печати новое издание своих статей, автор не очень внимательно их пересматривал: на с. 165, напр., мы читаем: «этот прием широко использовал Стерн, о чем я писал в своей нигде не напечатанной работе». Работа эта напечатана тут же, на несколько страниц выше, и на 140‐й стр. можно прочитать об этом приеме.
Книга содержит старательно составленный указатель литературных имен и терминов, что облегчает поиск справочного материала.
Михаил Могилянский о «Сентиментальном путешествии» Виктора Шкловского (1925)[1490]
Книга воспоминаний известного теоретика литературы – «формалиста» В. Шкловского является удивительным сочетанием яркого таланта с наглой распущенностью, которая иногда граничит с je m’en fichism’ом [je m’en fiche (фр.) – «мне все равно, наплевать»], глубокие мысли и утонченность ощущений с наивным хвастовством и наивным «гениальничанием», которые идут вместе с удивительной искренностью…
«Я воскресил в России Стерна, сумев его прочесть». «В 15 лет я не умел отличать часы, сейчас с трудом помню порядок месяцев. Как-то не уложились они в моей голове. Но работал, по-своему, много, много читал романов и знаю свое дело до конца» (с. 129). С чем-то подобным читатель встречается и в книге passim. Неприятно удивляют такие места: «Я даю свои показания. Заявляю: я прожил революции честно…» (с. 147). Человек, который себя уважает, никому не позволит сомневаться в своей честности, и делать подобные «заявления» у него нет необходимости… В целом В. Шкловскому часто не хватает вкуса, чтобы понять, что кое-что не подобает говорить о себе: часто сказанное про человека другими совсем по-другому звучит, если бы человек поспешил сам сказать это о себе.
Но талант не так распространен, и за него читатель многое простит автору. Воспоминания Шкловского рассказывают про тревожную и великую эпоху, помогая читателю не только в общих чертах сориентироваться в событиях, более-менее известных, но и отметить ее особенности, что интересно не только широкому кругу читателей, но и ценно для будущего историка. В этом состоит интерес и ценность острых, хоть иногда и распущенных, в любом случае талантливо написанных воспоминаний В. Шкловского.
Владимир Державин о «Технике писательского ремесла» Виктора Шкловского (1927)[1491]
Еще до выхода из печати книжки Шкловского в «Новом ЛЕФе» было обещано, что это будет учебник литературной работы, «вроде Шенгели („Как писать статьи, стихи и рассказы“, 2‐е изд., М., 1926), только лучше». Но, в самом деле, получилось ли лучше? Смотря в чем, конечно. Шенгели – поэт, теоретик стиха, Шкловский – журналист и теоретик прозы; значит, естественно было предполагать, что у первого будут хорошими те ударные разделы, которые у второго будут хуже, и наоборот. Это не означает, конечно, что эти авторы должны дополнять друг друга: Шкловский очень своеобразный – и с хорошей, и с плохой стороны, чтобы своими произведениями дополнять кого-либо. Но даже с этой точки зрения (беря во внимания «распределение работы»), книжка Шкловского, как мы дальше увидим, не оправдала лефовской рекламы.
Того, что Шкловский первоклассный журналист и газетный работник, отрицать нельзя. И не удивительно, что раздел, посвященный газетной работе (1 раздел), получился у него гораздо лучше, чем все остальные, и разработан куда интереснее, чем у Шенгели. Практические советы изложены ярко и убедительно. Особенно импонирует борьба Шкловского против шаблонности, требование «не захламлять ее (газету) плохой литературой». В целом автор хорошо знает и удачно отмечает на протяжении всей книги наиболее типичные, наиболее банальные ошибки начинающих авторов. Но все-таки художественную прозу (разд. 2–4) он рассмотрел более поверхностно, чем прозу нехудожественную, и вряд ли лучше Шенгели, хотя изложение везде исключительно интересное. Книжка читается, как легкий литературный фельетон. Но, в конце концов, это не фельетон, а учебник! Шкловский принадлежит к редкому у нас типу «законченного журналиста», который умеет интересно писать о чем угодно, но писать хорошо он может только об одном – о так называемой сюжетности, т. е. о тематической композиции. А тем временем художественные элементы литературного произведения не исчерпываются тематикой и композицией; есть еще и стилистика – художественная обработка языка, а этого Шкловский почти совсем не касается, что очень вредит его учебнику. Собственно стилистическая сторона произведения и есть решающий фактор для понимания, насколько произведение «литературно» (художественно), а композиция и тематика еще не являются окончательными показателями. Таким образом, языковые элементы художественной прозы есть что-то большее, чем «определенный сюжетный прием», как это трактует автор (с. 58–63). Как раз вопрос стилистики открывает глубокую ошибочность принципиальных основ самого автора, т. е. что «резкой границы между очерком и рассказом, между газетной прозой, практической прозой и художественной прозой нет» (с. 33) и что будто бы «работа писателя над всем своим произведением едина по своим приемам» (с. 47). Все, что автор говорит о «технике писательского ремесла», в полной мере правдиво по отношению к «практической и полухудожественной прозе», он прекрасно знакомит читателя с журнальной и газетной работой, но для [понимания] техники «литературного произведения» (в определенном смысле этого слова) этого совсем мало, потому что проигнорировано художественное значения языка (стиль), а об этом даже Шенгели сказал больше, чем Шкловский. Следуя данному учебнику, начинающие писатели научаться писать таким же небрежным и неопрятным языком, как и сам автор (в своих беллетристических произведениях); их нужно от этого предостеречь. Конечно, научиться писать, «как Шкловский», есть само по себе уже большое литературное достижение, но, на наш взгляд, не наилучшее. Таким образом, не «техника писательского», а «техника журнального ремесла» – вот как должна была бы называться книга, которую мы рассматриваем.
Из этого еще не следует, что эта книга совсем ненужная, бесполезная для работников поэзии и художественной прозы. Сфера деятельности
