Никак не придет в себя.

Но это я умалчиваю — не хочу, чтоб Маруська слышала. Мама милосердно не тревожит мне душу лишними вопросами, как будто все читая прямо у меня из головы. Ну, или по крайней мере чувствуя, что я не очень готова сейчас отвечать на эти вопросы. И так-то душа на пределе, готова порваться вдрызг от перенапряжения, только пальцем ткни.

— Расскажи мне про твою встречу с Димой, — наконец произносит мама, и я даже замираю от неожиданности. Буквально получасом ранее я двадцать минут потратила на то, чтобы упросить Маруську не говорить бабушке про дедушку, потому что если уж один намек на существование Лики под крылом у Кайсарова спровоцировал у мамы приступ — то что сделают с ней новости, что я сейчас фактически живу под одной крышей с человеком, от которого мама и дед меня вообще-то всю жизнь защищали.

Мама ловит мой удивленный взгляд, чуть улыбается и указывает пальцем на тумбочку. Тут стоит хрустальный полукруглый шар-ваза, сплошь наполненный синими незабудками. Свежими.

— Это его цветы, детка, — невозмутимо поясняет мама, — знаешь, такие, которые мужчина дарит, когда не знает, как обозначить, что он виноват. Дима никогда не извиняется, я сомневаюсь, что за тридцать лет он вдруг этому научился, но он хотя бы обозначает, что что-то осознает.

Разочарованная маленькая девочка внутри меня заинтересованно приподнимает голову, преисполнившись новой надежды.

— Получается, ты с ним встретилась? — повторяет мама, возвращая меня к теме нашего разговора. — И ты видела?..

Про сестру она не договаривает — по всей видимости, боится спугнуть.

— Да, видела, — я с трудом удерживаюсь от страдальческой гримасы, — познакомилась, мы с ней действительно один в один похожи. Только там… Все несколько сложнее, чем Яр тебе рассказал.

Я еще не решила, сколько именно информации я расскажу маме про Лику и её влияние на мою жизнь. Не хочется напрягать маму сейчас, только-только после болезни. Главное обозначить, что в ближайшие лет десять подруг из нас с ней точно не выйдет. Благо — у меня своя семья, и её мне вполне достаточно.

— Передай Диме, что я хочу с ней познакомиться, — спокойно произносит мама, будто и не об олигархе с криминальным прошлым ведет речь, а о провинившемся ученике из её класса, — будем ли мы общаться — там решим. Но для начала я хочу её увидеть.

В общем-то как я и думала. Моя мама — это мама, каких еще поискать надо. Я никогда не сомневалась, что сердце у неё размером со звезду, и в нем не просто тепло — в нем жарко.

Если ей хочется встретиться с Ликой — пусть. Я не буду беситься по этому поводу.

Зачем? Я могу сейчас вытянуться на самом краешке маминой кровати, прижаться к её плечу носом и как маленькая — зажмурить глаза и представить, что все хорошо. Все! Все-все-все!

И даже Яр скоро придет в себя. Он просто обязан!

Поскорее бы...

Увы.

Второй день после ареста моего бывшего свекра заканчивается, и у меня по-прежнему нет новостей об улучшении Яра. Потом — третий...

Меня начинает подташнивать от страха и безысходности. Хочется лезть на стену от всего, а мне нужно мило и спокойно объяснить Маруське, почему мы пока не можем навестить папу. Папе плохо. Просто плохо.

Не рассказывать же ей то же самое, что мне говорят врачи — про спутанность сознания нашего пациента, про начавшуюся инфекцию…

Бывает, что такие ранения оказываются почти безобидными. Бывает. Но это не наш случай.

Господи, первый раз в жизни я боюсь сказать дочери правду. Боюсь сделать больно ей, разбить маленькое сердечко и… Свое при этом остановить.

Боже, и почему меня всегда так волновала разница нашего положения.

Я бы с удовольствием все вернула в исходные условия, в те, в которых у меня для вечеринки было Алинкино платье, лишь бы Яр стоял в двух шагах от меня, и его взгляд, едва касающийся моей кожи, уже оставлял бы ожоги.

Я ведь так ему и не сказала. Ничего не сказала. Что восемь лет без него в моей груди попросту ничего не билось. Все тянула, тянула, мучила, хотела выпить из него как можно больше крови перед этим, ну и…

Выпила, блин! Столько его крови мне выдали, хоть захлебнись, Викуля!

Стоит закрыть глаза — и я снова вижу все те же алые озера, стремящиеся слиться воедино.

В какой-то момент я теряю терпение и еду к Свете вместе с мелкой. Не знаю почему, просто испытываю острую потребность ощутить рядом хоть кого-то близкого и целого. Совершенно неожиданно выкладываю ей все, стоило ей только задать очень скользящий вопрос — что там у меня происходит.

Света, Светик, Светка… Никогда не думала, что эта дива, красящая губы с таким вкусом, что на это залюбуется даже очень приевшийся любыми зрелищами зритель, умеет быть такой уютной, что её действительно хочется называть так по-свойски, как школьную подружку. Она слушает. Внимательно, не перебивая, время от времени прикладываясь к чашке с зеленым чаем, под тихое курлыкание Козыря-младшего, что болтает ручками и ножками в колыбельке неподалеку.

— Продай эту историю мексиканцам, они сдохнут от зависти, что не сами придумали такой сюжет, а ты заработаешь свой первый миллион —  папочка будет тобой гордиться, — хихикает Светка наконец, когда я ей заканчиваю рассказывать про Лику. Ей бы все поржать над окружающим миром.

— Папочка, — хмыкаю, отчаянно морщась. К этому сложно привыкнуть. Даже в уме. Просто знать, что он есть — вот этот странный человек, со взглядом тиранозавра. Дарит мелкой подарки, причем мне даже пришлось сделать ему замечание, чтобы он с этим не частил, а то я буду возвращать ему их обратно. Дважды на неделе приходил ко мне поужинать, разговаривал о моей работе, о Маруське и её интересах. Я не отказывалась, просто потому что это тоже дивно занимало время.

Но к маме он до сих пор не доехал.

А между прочим, она, судя по всему, ждала.

Мне почему-то так казалось. Впрочем, мама ждала не как я, не выматывая себя ожиданием, а спокойно, принимая визит Кайсарова как неизбежность. Мама гораздо мудрее меня. Я ей отчасти завидую.

Я хочу смотреть на мир сквозь призму возраста, не мучиться кошмарами, в котором голос Олега Германовича приговаривает меня к одному бесконечному: “Он так и не пришел в себя…” И эта фраза каркающим эхом отдается внутри меня, заставляя проснуться в очередной раз в холодном поту и перекреститься, наплевав на всю свою нерелигиозность.

Хочется доехать к нему и увидеть уже хоть как-то. Хоть в самой реанимации, плевать. Лишь бы убедиться, что он все еще живой.

— А что насчет Яра? — метко спрашивает Света, будто точно ощущая направление моих мыслей. — Что там у вас, кроме того, что я знаю?

Ничего. Как в песне про моряка и морячку, вечно происходит какая-то дичь, которая мешает мне находиться рядом с ним.

— Получается, ты его простила? — задумчиво интересуется Света, когда я ей путано объясняю статус нынешних отношений. — Из-за того, что он за тебя вписался?