Г-н Лалуэт промямлил в ответ что-то маловразумительное. Г-н Ипполит Патар пытался тем временем вернуть себе хоть часть самообладания, поскольку наступил самый ответственный момент. При этом их обоих более всего тревожило одно и то же: великий Лустало упорно что-то прятал за спиной.

Но самое ужасное заключалось в том, что держался он как ни в чем не бывало. Тем не менее, великий Лустало явно что-то подозревал.

Г-н Ипполит Патар коротко и сухо кашлянул и ответствовал, стараясь не упускать из виду ни одного движения великого ученого:

– Д-да, знаете ли, мы с господином Лалуэтом вдруг обнаружили, что у нас… э… несколько утомленный вид.

Лустало шагнул вперед.

Они отступили назад.

– Где же вы это вдруг обнаружили? – зловеще усмехнувшись, поинтересовался великий ученый. – Уж не у меня ли дома? Уж не вчера ли вечером?

Г-н Лалуэт испытал некоторое помрачение рассудка, но г-н Патар сопротивлялся изо всех своих последних сил и возразил, что г-н Лустало – самый рассеянный из людей – воистину сам не ведает, что говорит, ибо ни он, Патар, ни г-н Лалуэт вчера Париж не покидали.

Великий Лустало опять усмехнулся. Он по-прежнему прятал руку за спиной.

Вдруг он резко выбросил эту руку вперед – к несказанному ужасу господ академиков, которые мгновенно одной рукой поплотнее надвинули на глаза очки, а другой – поглубже запихали в уши вату. Им показалось, что прямо на них нацелен ужасный маленький излучатель или дорогая уховерточка.

Но в руке великого Лустало оказался зонтик.

– Мой зонтик! – непроизвольно воскликнул г-н непременный секретарь.

– Я вас за язык не тянул! – глухо прорычал ученый. – Ваш зонтик, господин непременный секретарь! Который вы забыли в поезде на обратном пути из Ла Варенна! Мне эту вещицу принес знакомый проводник, который знает и вас, поскольку не раз видел нас вместе. Эх, господин непременный секретарь! Эх! – Великий Лустало все больше выходил из себя, размахивая зонтиком, который г-н Патар безуспешно пытался перехватить. – Эх! Эх! И вы еще твердите, что я рассеян! Да мне никогда в жизни не стать таким раззявой, как вы! Забыть свой любимый зонтик! Зонтик господина непременного секретаря! Но уж я-то о нем и впрямь позабочусь. Как о своем собственном!

С этими словами ученый с размаху швырнул зонтик через все помещение. Тот, многократно кувыркнувшись в воздухе, угодил прямо в бесстрастную физиономию Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришельё, и разлетелся на кусочки.

Потрясенный этим святотатством, г-н Патар возопил было, но тут лицо великого Лустало сделалось таким ужасным, что крик, готовый сорваться с уст, так там и остался. Застрял подобно некоей возможности – или невозможности – в горле г-на непременного секретаря.

О, это демоническое, испускающее молнии лицо! Г-н Лустало по-прежнему преграждал им путь, размахивая руками, как в плохом театре Мефистофель, пытающийся убедить публику, будто у него выросли крылья. Что и говорить, поведение для ученого совершенно немыслимое; всякий, случайно увидевший это, расценил бы его как крайнюю степень чудачества.

Но господам Патару и Лалуэту казалось, что перед ними – сам дьявол. Тем временем он на них наступал, а они в страхе пятились.

– Давайте! Давайте, воришки! – заорал он на них с такой яростью, словно хотел уничтожить на месте. – Какого черта вас понесло в подвал, пока я отсутствовал?! Вы что, идиоты? Или шайка грабителей? Вас могли там поджарить! Или собаки сожрали бы вас, как пташек! Или вас перещелкали бы, как мух, – выражаясь словами Дэдэ. Вы ведь его видели? Да снимите вы свои дурацкие очки! Кретины!

Лустало исходил пеной. Он смахивал ее со рта рукой, как и капли пота со лба, – так порывисто, что казалось, будто он сам себе отвешивает оплеухи.

– Снимите очки, я сказал! – бушевал Лустало, потому что Патар и Лалуэт и не подумали выполнять его команды. – Так вы себе еще и вату в уши натолкали?! Всю эту дребедень? Наслушались бредней Дэдэ? Что он якобы совершает для меня научные открытия ради куска хлеба? И про Тайну Тота, не так ли? А еще лучи-убийцы и дорогая уховерточка! А вам не приходило в голову, что Дэдэ лишился разума? Что еще он вам наплел? Ох, безумец, мой бедный страдалец! Несчастный, дорогой мой безумец!

Упав на стул, Лустало зарыдал так безутешно, что двое господ – свидетелей данной сцены – испытали от нее не меньшее потрясение. Отъявленный мерзавец, чудовище в человеческом обличье, каким он казался минуту назад, неожиданно вызвал у них острую жалость. Они растерялись, увидев его в слезах, но приближались с большой опаской, пуще всего оберегая очки.

Лустало хрипло простонал:

– Бедный, родной мой безумец. Мой мальчик! Господи, это же мой сын! Неужели непонятно? Вследствие болезни на нервной почве он сошел с ума. И это еще не вся беда – он очень буйный и крайне опасный сумасшедший. Другой бы на моем месте сдал его в психиатрическую клинику, но я не могу такого допустить. Я потребовал, чтобы врачи позволили мне оставить его при себе. Я поселил его в доме, но, когда он схватил за горло маленькую соседскую девочку и чуть не задушил ее, желая посмотреть у нее в горлышке, почему она так красиво поет, я вынужден был перевести сына в подвальное помещение и держать там как узника. О Господи! Не надо бы об этом рассказывать. Дэдэ – мой единственный ребенок. Вдруг его отнимут у меня? Украдут? Вы зачем явились в мой дом вчера вечером? С какой целью? Забрать моего сына? Твари! Подонки! Похитители детей!

Он продолжал рыдать с таким отчаянием, что г-н Ипполит Патар и г-н Лалуэт переглянулись, как громом пораженные столь неожиданным открытием. То, что они сейчас услышали вкупе с бурными эмоциями, сопровождавшими рассказ, объяснили им все: и странность, и загадочность, и угнетенное состояние человека за решеткой.

Но три смерти?

Г-н Ипполит Патар робко положил руку на плечо великого Лустало, который не переставал плакать.

– Мы ничего никому не скажем, – заявил г-н непременный секретарь. – Но ведь до нас были еще три человека, которые тоже клялись ничего не говорить, и они мертвы…

Лустало встал и простер руки, словно хотел объять всю боль и страдание мира.

– Мертвы! О, несчастные! Да поверите вы наконец, что меня самого это потрясло не меньше, чем вас? Сам рок, похоже, сделался моим пособником! Поймите же: они умерли, потому что были больны! Что я тут могу поделать?! – И он вдруг двинулся на г-на Лалуэта. – Но вы-то! Вы-то, сударь, здоровы?

Однако прежде чем новоиспеченный академик успел открыть рот, в Словарный зал хлынула толпа нетерпеливых коллег, явившихся за г-ном непременным секретарем и своим героем.

Двор, зал, коридоры Академии наполнились самой оживленной суматохой.

Несмотря на вату в ушах, г-н Лалуэт не упустил ни единого звука в этом трубном гласе славы. Выслушав последнюю исповедь Лустало, он вступил в Бессмертие спокойно и без угрызений совести. Он позволил доставить себя в зал публичных заседаний. Там, у самых его врат, он был на какое-то мгновение задержан давкой и неожиданно прижат нос к носу к самому Лустало. Лалуэт рассудил, что, прежде чем идти дальше, он должен принять окончательные предосторожности, поэтому, склонившись к уху ученого, прошептал ему: